Анастасий понимающе кивнул, а затем извинился, сказав, что должен идти, причем так непринужденно, словно вскоре им предстояло снова встретиться и продолжить этот разговор.
Венецианец медленно спускался по крутой улице. Судя по возрасту Анастасия, он родился в изгнании, как, вполне вероятно, и его родители. С тех пор как Константинополь был повержен, прошло более семидесяти лет. Значит, и его собственная мать провела детство в изгнании, хотя в ее венах текла чистая византийская кровь. Сразу после разграбления Константинополя она должна была воспылать к Венеции лютой ненавистью. Как же она могла выйти замуж за венецианца? Теперь, когда под солнцем и ветром Джулиано так откровенно поговорил с еще одним византийцем, родившимся в изгнании, вдали от своей духовной родины, он вдруг понял, что обязан выяснить как можно больше о женщине, которая дала ему жизнь.
Джулиано начал усердно собирать информацию. Расспрашивая, он познакомился со многими интересными людьми и в конце концов встретился с одной женщиной, которой было уже за семьдесят. Ей удалось спастись из горящего города, когда он пал под натиском армии захватчиков. Должно быть, в молодости она была просто восхитительна. Даже сейчас в ней чувствовались страсть и индивидуальность. Эта женщина очаровала венецианца. Звали ее Зоя Хрисафес.
Казалось, ей доставляло удовольствие рассказывать Джулиано о Константинополе, о его истории, легендах, людях. Из комнаты, в которой она принимала венецианца, открывалась необозримая панорама крыш. Стоя у окна, Зоя рассказывала гостю истории о торговцах из Александрии и с берегов великой реки Египта, которая змеей извивалась в неизведанном сердце Африки.
– А также из Святой земли, – продолжила она и, вытянув руку, украшенную драгоценными кольцами, указала на морское побережье. – Персы, сарацины, остатки крестоносцев, короли древнего Иерусалима, арабы из пустыни…
– Вы когда-нибудь бывали на Святой земле? – невольно спросил Джулиано.
Зое понравился его вопрос. В ее золотистых глазах промелькнуло воспоминание, которым она не захотела поделиться.
– Я никогда не уезжала далеко от Византии. Она целиком заполняет мое сердце и разум, здесь мои корни. Когда мы были в изгнании, моя семья сначала переехала в Никею, потом на восток – в Трабзон. Мы также жили в Грузии, объездили побережье Черного моря. На некоторое время остановились в Самарканде, который очень понравился отцу. Но я всегда стремилась вернуться домой.
Джулиано вновь пронзило чувство вины – за то, что он был венецианцем, и за то, что его народ принял участие в Крестовом походе, разрушившем этот город. Глупо было спрашивать Зою, почему ей не терпелось вернуться домой после стольких лет, когда тяжелые вспоминания притупились, а многие члены ее семьи умерли. Джулиано хотел задать важные для него вопросы. Быть может, ему уже не представится такой возможности, а желание выяснить правду съедало его изнутри.
– Вы знали Феодула Агаллона? – спросил гость.
Зоя не шевельнулась.
– Я слышала о нем. Он умер много лет назад. – Она улыбнулась. – Если хочешь узнать больше, уверена, что это можно будет сделать.
Венецианец отвернулся, чтобы она не заметила боли в его глазах.
– Фамилия моей матери Агаллон, и мне хотелось бы узнать, не родственники ли они.
– Правда? – В голосе Зои прозвучала заинтересованность. – А как ее назвали при крещении?
– Маддалена.
Произнеся это имя, Джулиано почувствовал острую боль, как будто в его душе открылась глубокая рана, которая больше никогда не заживет. В горле пересохло, и он с трудом сглотнул. Скорее всего, его мама умерла, но если нет, ему очень хотелось с ней встретиться. Джулиано повернулся к Зое, пытаясь справиться с нахлынувшими чувствами.
Она не отрываясь смотрела на него. Ее блестящие темно-желтые глаза были почти на одном уровне с его глазами.
– Я разузнаю об этом, – пообещала она. – Конечно, соблюдая осторожность. История давняя, я даже кое-что о ней слышала, но не помню где. – Зоя улыбнулась. – Это займет какое-то время, но, надеюсь, оно того стоит. Наши города связаны – как любовью, так и ненавистью.
На мгновение ее лицо стало непроницаемым, словно она пыталась спрятать внутри себя другую женщину – недоступную для окружающих, страдающую от невыносимой боли. Но вскоре это впечатление прошло. Зоя снова очаровательно улыбалась, по-прежнему красивая, остроумная, жаждущая в полной мере насладиться жизнью, ощутить ее вкус, запах и многообразие.
– Приходи через месяц. Посмотрим, что я смогу выяснить.
Глава 38
Венецианец ушел, и Зоя осталась одна. Джулиано ей понравился. Красивый мужчина. И ему действительно было важно знать то, о чем он спросил; она была в этом уверена.
Она должна бы ненавидеть Джулиано, ведь он – Дандоло. Это могло бы стать самой сладкой местью, о которой только можно мечтать. Следует вспомнить о страшных событиях, которые рвали на части ее сердце и душу. Намеренно, словно вонзая нож в собственную плоть, Зоя снова и снова оживляла в памяти ужасные картины тех дней.
В конце 1203 года крестоносцы, осадившие город, прислали императору Алексею Третьему дерзкое письмо. (Это было сделано по наущению Энрико Дандоло.) В нем содержались угрозы, и человек, возглавивший заговор против императора, его собственный зять, устроил беспорядки в соборе Святой Софии. Бунтовщики снесли большую статую Афины, что некогда украшала афинский Акрополь.
Беспорядки начались и на улицах города. Кто-то даже попытался поджечь в гавани венецианские корабли. Осаждающие были намерены сражаться или умереть. Венецианский дож Дандоло, Бонифаций Монферрат, Болдуин Фландрийский и другие французские рыцари договорились о разделе добычи, когда Константинополь будет отдан на разграбление.
В марте 1204 года западные войска решили захватить не только Константинополь, но и всю Византийскую империю. В середине апреля город горел, на его улицах мародерствовали и убивали. Дома, церкви и монастыри – все было разграблено. Из чаш для святого причастия хлебали дешевое пойло, иконы использовали вместо досок для азартных игр, из драгоценных рам выковыривали ювелирные камни, золото и серебро переплавляли в слитки. Древние памятники, которым столетиями поклонялись жители Константинополя, сносили и разбивали на части. Императорские усыпальницы – даже усыпальница Константина Великого – были осквернены и разграблены. Останки Юстиниана Законодателя[5] вышвырнули на поругание. Монахинь насиловали.
В храме Святой Софии солдаты разбили алтарь, вынесли из сокровищницы все серебро и золото. В храм завели лошадей и мулов, чтобы погрузить на них награбленное добро. Животные скользили в крови на мраморном полу.
Проститутка плясала на престоле патриарха и пела скабрезные песни.
Говорили, что общая стоимость сокровищ, награбленных крестоносцами, составляла четыреста тысяч марок серебром, что в четыре раза превышало стоимость всего флота. Дож Венеции Энрико Дандоло взял пятьдесят тысяч марок.
И это было еще не все. Он вывез из города четыре больших позолоченных бронзовых коня – теперь они украшали собор Святого Марка в Венеции. Энрико Дандоло выбрал этих коней в качестве своей доли добычи. Он также взял фиал, содержащий капли крови Христа, и икону в золотом окладе, которую Константин
