Это говорит о том, что убийце нечего терять; его не беспокоит факт возможного ареста. Это делает его особенно опасным. В его действиях нет последовательности или замысла.
На этот раз Макензи вовсе не хотелось проникать в сознание убийцы. Разве сможет она понять жестокость и презрение к человеческой жизни на таком уровне, какой убийца продемонстрировал с Мирандой Питерс? Она боялась оказаться в сознании убийцы. Впервые за всю карьеру Макензи казалось, что из-за своей извращённости и порочности это дело было ей не по зубам.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Он слушал крики женщины, которую похитил из лагеря, и пил самогон из стеклянной банки. Он сидел на крыльце своей лачуги и смотрел, как начинается рассвет. Свет едва проникал сквозь крону деревьев, но те лучи, что всё же пробивались к нему, казались чистыми и золотыми, и сам лес словно оживал.
Эта девушка отличалась от остальных его жертв. Она боролась. Она очнулась до того, как он принёс её в хижину. Ему пришлось снова ударить её рукояткой от топора, лезвие которого он недавно потерял. А потом, когда он сбросил её в яму, которая была похожа на пустую могилу, и прикрыл толстыми листами фанеры, её крики скорее звучали вызывающе, чем походили на мольбы о помощи.
Все его жертвы молили о спасении. Они предлагали ему деньги, секс и всё, что угодно. Но не эта девушка. Она кричала, что когда выберется отсюда, то перережет ему горло, отрежет член, переломает ноги и замучает его до смерти.
Однако её вызывающие выкрики длились не больше часа. Потом они превратились в бессловесный крик; крик, которым она надеялась привлечь внимание возможных туристов, бродящих по лесу. Сейчас её голос звучал хрипло и отчаянно. Очень скоро она не то что не сможет кричать, ей будет сложно просто говорить.
Он знал, что крик ей не поможет. Они находились в глухой части леса, и её никто не услышит. Кроме этого, яма в земле, прикрытая толстым слоем фанеры, приглушала её крик, который на поверхности походил на лёгкую вибрацию воздуха.
Самогон приятно жёг желудок, а утреннее солнце тепло грело лицо, когда он покинул крыльцо и вернулся в хижину. Хижина представляла собой убогую лачугу без удобств. У него не было компьютера, телевизора или телефона. Примерно пять лет назад он отказался и от электричества, решив, что было глупо тратить последние деньги на свет, которым он почти не пользовался.
Хижина состояла из трёх комнат: крошечной гостиной, спальни (которую он содержал в идеальной чистоте) и комнаты, которую он называл кабинетом. По размеру кабинет был больше двух других комнат, но в нём не было деревянных полов, как в тех. Пол был земляной. Он ступил на утрамбованную грязь пола, когда крики и стоны девушки с телескопом начали походить на скрипучее мяуканье.
Она начала бить по фанере. От этого было столько же проку, что и от криков. Фанерные листы были привязаны к тяжёлым деревянным столбам, стоящим по углам кабинета. Даже если девушка решит насесть на листы всем своим весом, они не сдвинутся ни на миллиметр. Один конец верёвки был привязан к деревянным столбам, а второй проходил через две дырки – одна вверху, вторая внизу – в фанерных листах.
Он стоял в дверном проёме и слушал её крики с закрытыми глазами. Она была близка к тому, чтобы сдаться. И всё же она казалась ему особенной. Он подумывал о том, чтобы подержать её у себя какое-то время. Возможно, даже оставить её надолго. Он делал это и раньше и остался очень доволен результатом.
Заглянув в кабинет, он услышал позади себя шум. Звук доносился из гостиной. Это был знакомый звук, который всегда действовал ему на нервы.
«Что тебе сейчас надо?» – спросил он.
Он прислушался и отрицательно махнул головой, стараясь сдержать злость и ярость, которые рвались наружу.
«Да ты, чёрт тебя дери, издеваешься! – почти крича, сказал он. В руках он продолжал сжимать стеклянную банку и чуть не запустил ею в комнату. – Нет. Даже не думай об этом!»
Он снова прислушался. Ответ разозлил его ещё больше.
«И это после того, что ты видел? Ты серьёзно? Ты совсем охренел?»
Он не выдержал и в ярости заревел. От крика у него заболело горло и пропало то хорошее настроение, что появилось после самогона. Вместо того чтобы швырнуть банку через комнату, он сделал большой глоток и, проглотив всё её содержимое, чуть не подавился.
Он закашлял и крикнул в комнату: «Убирайся, чтобы глаза мои тебя не видели, а то убью!»
Он тяжело дышал, чувствуя в желудке резкую боль. Он осторожно опустил банку с самогоном, понимая, что запасы выпивки были на исходе.
Когда в его разговоре на повышенных тонах снова возникла пауза, он повернулся в сторону кабинета. Девушка в яме молчала. Без сомнения она слышала их разговор. Она стала свидетелем их спора и слышала, как он взбесился. Если он хотел оставить её у себя на какое-то время, то ему следовало объясниться.
Он вздохнул и вошёл в кабинет. Он подошёл к листам фанеры на земляном полу и с удовольствием оглядел убранство комнаты. На небольшой скамье лежали плоскогубцы, молоток, два больших ножа, резак и несколько пустых сосудов. К стене крепились крюки. На одном из них висела шкура оленихи, а на двух других – ручные пилы, одна большая и одна маленькая. Кувалда стояла в дальнем углу. Боёк был уже давно выпачкан кровью, когда именно это произошло, он даже не мог вспомнить.
Он присел рядом с ямой, делая всё, что возможно, лишь бы успокоить проснувшуюся ярость. Ничего не получалось. Он это лично понимал, но иногда это было довольно сложно принять. Положив руку на верхний лист фанеры, он прокашлялся, пытаясь придать голосу дружественный тон.
«Прошу прощения за то, что тебе пришлось услышать», – сказал он.
В ответ девушка сдавленно
