Его товарищ тоже страдает, пусть и не в такой степени, но достаточно, чтобы шаг его сделался неровным. Ни у одного из них не было во рту ни капли воды с тех пор, как они пили среди фургонов, до начала схватки. С тех пор немилосердное солнце печет бедняг, а единственной пищей им служат пойманные на равнине сверчки, иногда рогатая лягушка, или немного сока кактуса опунция – но это уж совсем редко.
Голод произвел на обоих свое действие, печальное и стремительное. Уже к исходу четвертого дня путешественники сильно похудели и напоминают скорее призраков, чем людей. Пейзаж вокруг соответствует их внешнему виду – насколько хватает глаз, равнина поросла полынью, серебристые листья которой, смыкаясь наверху, рождают ощущение, будто весь мир объят одним огромным саваном.
На этот покров падают тени двух людей, пропорциональные их росту. Принадлежащая экс-рейнджеру убегает вперед на целую милю, потому как солнце низко стоит над горизонтом и светит путникам в спину. Они направляются на восток в надежде добраться до края Льяно там, где пустыня граничит с техасскими прериями. Впрочем, в душе одного из них эта надежда почти умерла. Фрэнк Хэмерсли уже не рассчитывает добраться когда-нибудь до сердца цивилизации или хотя бы пересечь ее границу. Даже рейнджер в отставке начинает склоняться к подобной мысли.
А вот другим живым существам она явно доставляет радость. Тени двоих мужчин не единственные, что скользят по залитым солнцем листьям полыни. На других тенях обрисовываются очертания крыльев – крыльев огромных птиц с пушистым хохолком и голой красной шеей. Этот вид пернатых хорошо известен – это сопилоте, мексиканские грифы.
По земле плывут два десятка таких теней, потому что двадцать стервятников кружат в небе. Эта картина неприятна путешественнику, даже если наблюдать ее издалека. Кружение над головой порождает в нем страх – он не может не читать в нем предначертание собственной судьбы.
Птицы следуют за двумя людьми, как следовали бы за раненным бизоном или больным оленем. Они парят и описывают круги, подчас спускаясь вызывающе низко. Пернатые не считают их призраками. Пусть путники худы, на их костях еще достаточно мяса для поживы.
Раз за разом Уолт Уайлдер бросает взгляд наверх. Он обеспокоен, хотя старается скрыть тревогу от товарища. Проводник проклинает подлых стервятников, но не вслух, а про себя, молча. Долгое время путники идут, не обмениваясь ни словом. Прежде экс-рейнджер подбадривал спутника, но мужество, похоже, оставило его, и он сам стал приходить в отчаяние.
Душевные силы Хэмерсли таяли по мере истощения сил телесных. Когда последние иссякли, первые тоже подошли к концу.
– Дальше не могу, Уолт! – заявляет он, останавливаясь. – Я не способен сделать и шага. В горле горит огонь, я задыхаюсь. Что-то пожирает меня изнутри и тянет упасть на землю.
Охотник тоже останавливается. Он не пытается уговорить товарища идти дальше, так как понимает бесполезность этих стараний.
– Идите один, – добавляет Фрэнк, с трудом выдавливая слова. – У вас еще достаточно сил, чтобы добраться до воды. У меня их нет, но я могу умереть, и не боюсь смерти. Бросьте меня, Уолт! Бросьте!
– Никогда! – следует хриплый, но твердый ответ, исходящий словно из рупора.
– Вы можете, должны. Зачем жертвовать двумя жизнями вместо одной? Вашу еще можно сохранить. Заберите с собой винтовку, вдруг попадется дичь. Идите, товарищ, друг – идите!
Снова тот же ответ, таким же тоном.
– Я говорил, когда мы сражались, – добавляет охотник. – И когда потом галопом скакали сквозь дым, что мы умрем или спасемся вместе. Разве не говорил, Фрэнк Хэмерсли? И повторю снова. Коль вам суждено сыграть в ящик среди этих зарослей полыни, то Уолт Уайлдер завернет свой труп уголком того же савана. Не так уж много сил осталось в моих руках, но их хватит, чтобы держать тех стервятников на расстоянии. Мы еще посмотрим, кто кого съест. Если нам суждено откинуть ноги, то это будет по причине жажды, а не голода. Какого мы сваляли дурака, когда не подумали об этом раньше! Но кому придет в голову сожрать грифа? Ну да голод – не тетка, поэтому как ни отвратительна их плоть, это все-таки мясо!
Произнося эту тираду, проводник вскинул приклад к плечу. Вместе с последним словом раздается треск выстрела, за которым следует падение сопилоте в заросли полыни.
– Так, Фрэнк, – говорит Уайлдер, отправляясь подобрать подбитую птицу, испуганные собратья которой убираются на почтительное расстояние. – Давайте разведем костерок и изжарим ее. Полыни тут достаточно для приправы, а то запашок будет еще тот. Думаю, если зажать нос, нам удастся проглотить по кусочку – это позволит нам продержаться еще немного. Эх, нам бы толику воды!
Словно надежда снова внезапно овладела им, проводник распрямляется во весь свой гигантский рост и устремляет взор на восток, через равнину.
– Вон там видна гряда холмов, – говорит он. – Я как раз глядел на нее, когда вы завели речь о конце. Где холмы, там и потоки. А что, Фрэнк, если вы побудете здесь, а я смотаюсь туда и обратно. Судя по всему, до гряды миль десять, не больше. Я без труда вернусь обратно к утру. Как думаете, сможете продержаться до того времени, если подкрепитесь кусочком стервятника?
– Мне кажется, я смогу продержаться и без этого. Меня больше изводит жажда. Я чувствую себя так, словно по жилам у меня бежит жидкий огонь. Уолт, если вы верите, что есть шанс найти воду, то ступайте.
– Значит, иду. Но глядите, не помрите до моего возвращения. Зажарьте ту тварь, пока не протухла. Трут у вас есть, а сухая полынь пойдет на топливо. Я тоже не собираюсь страдать от голода, а поскольку ничего стоящего по пути может не попасться, то подстрелю про запас одну из этих душистых пташек.
Перезарядив винтовку, и снова вскидывает ее к небу и сбивает второго сопилоте.
– Вот так, – продолжает Уайлдер, поднимая вонючую тушу и приторачивая к поясу. – Не падайте духом, пока ваш покорный слуга не вернется. Я рассчитываю обернуться к утру, и чтобы мне наверняка не заблудиться, расположитесь-ка в тени вон той пальметты – она достаточно приметная, чтобы я заметил ее издалека и без труда разыскал вас.
Дерево, о котором говорил проводник,
