С этими словами полковник наливает в стакан продукт перегонки мескалевого сока. Пеон принимает сосуд из его рук и, не заставляя себя упрашивать, вливает напиток в щель между двумя рядами блестящих белых зубов. На его желудок, непривычный к подобным испытаниям, огненная жидкость производит действие почти молниеносное – пеон становится чрезвычайно словоохотливым, хотя и прежде не нуждался в понукании. Откровения, которые готовы сорваться у него с языка, являются результатом не столько алкоголя, сколько страсти, сжигающей его не с меньшей силой. Индеец действует под влиянием мести, ужасной и долго сдерживаемой.
– Мне тут не хватало тебя, Мануэль, – любезным тоном начинает Урага, ловко подводя к интересующей его теме. – Где ты пропадал все это время, мой добрый друг?
– Со своим господином, – отвечает пеон.
– Вот как? Я думал, что твой хозяин покинул страну.
– Только населенную ее часть, сеньор.
– А, так он еще на мексиканской территории? Рад слышать это. Меня огорчала мысль, что мы лишились такого хорошего гражданина и патриота как дон Валериан Миранда. Признаю, мы с ним расходились во взглядах в отношении правительства, но это ведь все пустяки, Мануэль. Люди могут быть непримиримыми соперниками в политике, но оставаться верными друзьями. Кстати, где сейчас полковник?
Будучи недалек, индеец все же не настолько глуп, чтобы вот так запросто выболтать секрет. Полностью зная подоплеку дел – в силу различных причин – Мануэль не дает красноречивому военному обвести себя вокруг пальца. Обстоятельства позволили ему достаточно глубоко проникнуть в характер Ураги, чтобы понимать: полковником движет мотив, очень схожий с его собственным. Индеец давно осведомлен о факте, что уланский офицер влюблен в его хозяйку не меньше, чем он сам в ее служанку. Не знай Мануэль этого, не пришел бы сюда, по крайней мере, не питал бы такой уверенности в успехе плана, который составил. А план этот умен, опасен и коварен.
Вопреки действию агвардиенте, быстро развязывающему язык, пеон как-то ухитряется соблюдать осмотрительность, и Ураге приходится повторить вопрос, чтобы получить ответ на него. Последний следует медленно и неохотно, словно от человека, принадлежащего к вымирающей расе и знающего секрет ценного рудника, и которого теперь под пыткой заставляют выдать тайну.
– Сеньор коронель, – начинает индеец. – Сколько ваше превосходительство заплатит, чтобы узнать, где сейчас мой хозяин? Я слыхал, что за голову дона Валериана назначена большая награда.
– Это дело государственное. Я лично не имею к этому отношения. Но, как офицер на службе правительства, я обязан предпринять шаги к аресту твоего господина. Полагаю, я вправе обещать щедрую награду тому, кто предоставит сведения, которые помогут задержать беглого мятежника и предать его суду. У тебя есть такие сведения?
– Ну, ваше превосходительство, это как посмотреть. Я человек бедный, мне нужны деньги на жизнь. Дон Валериан мой хозяин, и если с ним что-то случится, я лишусь места. Как мне быть?
– О, ты можешь найти другую работу, получше. Такой силач как ты… Кстати, о силах. Ты еще, похоже, не восстановил их после путешествия, бывшего, похоже, долгим и трудным. Выпей еще стаканчик, он пойдет тебе на пользу.
Когда к индейцу обращаются с подобным предложением, то будь он браво или мансо, отказ следует редко. Мануэль не исключение. Он охотно соглашается, и опрокидывает еще порцию агвардиенте. Напиток еще не успевает опуститься в желудок, как пары его уже достигают мозга. Настороженность и покорность, свойственное этой расе поведение, теперь отброшены, и позабыв обо всем, кроме стремления отомстить и заполучить Кончиту, пеон без утайки выкладывает тайну бегства полковника Миранды: историю про переход по Огороженной Равнине и про обиталище в укромной долине.
Затем он сообщает Ураге про двоих гостей, навестивших столь уединенное место, и пусть описание сбивчиво, слушатель издает громкий крик и взмахивает рукой так яростно, что опрокидывает стол, сбросив бутылку и стаканы на пол.
Офицер не обращает внимания на урон, но рыком, от которого дрожит весь дом, призывает к себе адъютанта и капрала стражи.
– Кабо! – обращается он к последнему голосом зычным и властным. – Посади этого человека в караулку! И держи там, пока он мне не понадобится. Гляди в оба – если этот малый исчезнет, ты будешь расстрелян через десять минут после того, как мне доложат. Даю слово Хиля Ураги!
Капрал тут же уводит ошарашенного пеона, почти волоча за собой – очевидно, что служака не намерен рисковать своей шкурой, позволив пленнику удрать. От столь грубого обращения индеец быстро трезвеет, но от удивления лишается дара речи. Молча, и не оказывая ни малейшего сопротивления, он, ни жив ни мертв, позволяет увлечь себя к выходу.
– Сюда, Роблес! – восклицает начальник, как только дверь за капралом и пленником закрывается. – Выпей со мной! Сначала за месть. Оказывается, я еще не свершил ее, как считал прежде – нам все предстоит начать снова. Но на этот раз осечки не будет. А потом давай выпьем за успех в любви. У меня еще не все потеряно. Она была утрачена, но обретена вновь. Обретена!
Шаткой походкой полковник приближается к портрету на стене.
– Ах, моя нежная Адела! – восклицает он, глядя на изображение с хмельной ухмылкой. – Ты думала, что сбежала от меня, но нет. Никто не спрячется от Хиля Ураги: ни друг, ни враг. Тебе предстоит быть заключенной в эти объятия, если не как жене, то как… О, жемчужина моя!
Глава 41. Рай земной
О, если б кончить в пустыни свой путьС одной – прекрасной сердцем и любимой, —Замкнув навек от ненависти грудь,Живя одной любовью неделимой.О море, мой союзник нелюдимый,Ужели это праздная мечта?И нет подруги для души гонимой?Нет, есть! И есть заветные места!Но их найти – увы – задача не проста[72].Не раз за время пребывания в уединенной долине приходят эти строки на ум молодому прерийному торговцу. И весьма живо, потому как, по правде говоря, он разделяет вдохновение поэта. Но за исключением пустыни, взору его предстает совсем иная картина. Сидя перед крыльцом шале, так кстати предоставившего ему приют, под сенью пеканового дерева, кентуккиец созерцает пейзаж,
