Брат и сестра ныряют в зелёный лабиринт, который оба знают наизусть, пригнувшись, пробегают от одного поворота к другому, не забывая считать мысленно: третий вправо, пять вперёд, левый второй, вновь четыре вперёд, снова влево один, вперёд до упора и направо. Голоса полицейских за спиной чуть стихают, но Жиль уверен: они не отступятся. Они с Вероникой сворачивают во внутренний двор. Дверь чёрного хода заперта. Вот и стена, увитая плющом, скрывающим скобы-ступеньки, что ведут вверх. Мальчишка подсаживает сестру, шёпотом подсказывая, где находится следующая скоба. Вероника ловко добирается до широкого подоконника второго этажа, влезает в открытое окно.
— Давай, мой хороший! — тихонько умоляет она Жиля, тянет к нему руку.
Он отступает под сень кустов, качает головой. Поворачивается, показывая промокшую кровью повязку на плече, просит:
— Найди Учителя. От-ткройте дверь.
Вероника послушно кивает и исчезает в окне. Жиль забивается под ветки жасмина, ложится и вслушивается, как в глубине Собора звонко шлёпают по каменному полу бегущие ноги в лёгких сандалиях.
15. Libre
— Встаё-о-ом!
Мальчишку встряхивают за шиворот так, что капюшон безрукавки угрожающе трещит. Жиль беззащитно ойкает, зажмуривается, пытается закрыться руками.
— И куда мы так неслись, а? — грозно вопрошает полицейский лет сорока и отвешивает ему подзатыльник.
Жиль хнычет, неразборчиво ноет, тянет время. Он ужасно боится, что полицейские полезут под куст и найдут прикопанный наспех вакидзаси.
— Я н-ничего не сд-делал…
— Ноги расставь! Руки за голову!
Мальчишка слушается. Пока полицаи в четыре руки обыскивают его, он молча смотрит на окна Собора. Нашла ли Вероника отца Ланглу? А если его нет на месте? Священник часто уходит навещать больных прихожан. И вполне может быть сейчас где-то в трущобах. От этой мысли Жилю становится не по себе.
— Чт-то я вам сд-делал? — тянет он плаксиво. — Отпустите…
— Ты чего, крыса помойная, тут шастаешь?
Пинок по голени, тычок автоматом между лопаток — и мальчишка падает на колени. Тяжёлый ботинок опускается на пальцы правой руки, но Жиль шустро убирает ладонь, хватается за серые брюки полицейского.
— Я ничего н-не нарушал, я п-просто испугался и п-побежал… — умоляюще ноет он.
— А приятель твой где?
— Убежал.
— А кровь на плече откуда?
Ему даже ответить не дают — ботинок бьёт в беззащитный бок, заставляет скорчиться в траве, ловя ртом воздух. Полицаи смотрят на него сверху вниз, будто ждут, когда он шевельнётся, чтобы добавить ещё.
— Месье, что здесь происходит? — раздаётся над головой грозный мужской голос, который Жиль узнал бы из тысячи.
Ноги в тяжёлых ботинках тут же отходят в сторону. Жиль кое-как встаёт на четвереньки, поднимает голову. Дверь чёрного хода открыта нараспашку. На пороге стоит отец Ксавье, и из-за его спины выглядывает десяток любопытных детских лиц.
— Бродяжку поймали, отец Ланглу, — уверенно рапортует старший из тройки полицаев. — Видимо, лазутчик повстанцев. С фильтром-то — точно не из вашего круга.
Ксавье подходит, осторожно подхватывает Жиля под мышки, помогает подняться.
— Ты как, сынок? Цел? — обеспокоенно спрашивает он.
Жиль кивает. Полицейские мнутся с ноги на ногу, потом старший открывает рот, чтобы что-то сказать, но рык Ксавье не даёт ему и слова вставить:
— Повстанцев своих на улицах ловите! А здесь дом Божий! И за его стенами сейчас — более трёхсот таких вот мальчишек и девчонок от трёх до пятнадцати лет! И все они не из нашего круга, а из трущоб, которые вы разносите в каменное крошево!
Все три серых мундира багровеют ушами, мямлят невнятные извинения. Отец Ланглу награждает их тяжёлым взглядом и продолжает:
— Если вы — стражи народа и порядка, а не вооружённая банда, помогите детям. Приведите тех, кто остался без крова и родных. Я не прошу еды и вещей, я призываю позаботиться о тех, ради кого вы вышли с оружием на улицы.
— Ну извините, — разводит руками старший. — Этот тоже ваш?
— Мой.
Вслед за этим коротким словом, прозвучавшим уже из Собора, дверь перед полицейскими с грохотом закрывается. Шумно гремит по скобам засов. Всё, разговор окончен. Серым мундирам остаётся только уйти.
А по ту сторону двери Жиля бережно обнимают Ксавье и Вероника.
— Оп-пять ревела? — строго спрашивает Жиль, трогая пальцем мокрую щёку сестры.
Веро кивает, смеётся тихонько. Вокруг толпятся любопытные дети, галдят, дёргают священника за длинные полы сутаны. Ксавье что-то отвечает невпопад, а сам смотрит на Веронику и Жиля.
— Всё будет хорошо, — шепчет она, прижимаясь щекой к плечу брата. — Теперь всё обязательно будет хорошо…
Ксавье уводит их за собой, остановившись только, чтобы закрыть окно на втором этаже и опустить металлические ставни.
— Теперь, когда ты дома, мы это окно забаррикадируем, — говорит он Жилю. — Собор теперь сам себе крепость. У нас самый надёжный дом, верно, ребята?
— Да-аааа! — верещит малышня, прыгая вокруг священника.
— Отк-куда столько детей? — ошарашенно спрашивает Жиль. — Их п-правда триста?!
— Больше. Люди приводят. У большинства есть родители, которые боятся за них. Это дети Третьего круга. Здесь они нашли спокойный угол и пищу. Я обещал заботиться о них, пока жив, — рассказывает Ксавье, не спеша шагая по коридорам. — Старшие помогают мне с маленькими, стираем и еду готовим сообща. Заодно укрепляем Собор. Мне помогают студенты. Ректор распустил Университет, но часть ребят осталась.
— Отк-куда еда на всех?
Ксавье оборачивается и твёрдо говорит:
— Еда. Оружие. Медикаменты. Вода. Электричество. Это есть, и всем хватит. Достаточно вопросов, Жиль. Пойдём в медблок, я займусь твоим плечом. Веточка?
— Я с вами, — поспешно отвечает она.
В медблоке от яркой белизны слезятся глаза. Жиль сидит на кушетке, сутулясь, и с опаской наблюдает, как Ксавье пинцетом вытягивает из металлического ящичка какие-то инструменты и мотушку ниток. Вероника держит Жиля за руку, которую не выпускает ни на секунду с момента, как закрылась дверь чёрного
