— Нашли, месье Каро. Обезвредили.
— Ах, молодцы! — вскакивает с кресла кругленький плотный Меньер. — Дело за малым. Нажать на этих сволочей как следует, и победа за нами!
— Да уморите же их голодом, Каро, — спокойно предлагает Лефевр. — Ещё неделя — и даже чтобы замахнуться, сил у них не останется. Только у полей оцепление поставить с автоматами, чтобы трущобные не жрали посевы.
Бастиан качает головой. Ситуация видится ему с другой стороны. Да, в Третьем круге голод, поставок продовольствия не было неделю. А за неделю до того ввоз пищи был урезан вдвое. И теперь всё голодающее население бесчинствует во Втором круге — спокойном, благополучном Втором круге. И почему-то Бастиан уверен, что зачинщики беспорядков не голодают. Интуиция подсказывает — как раз эти имеют всё, что им нужно. Кроме власти.
— Советник Каро, что вам опять не так? — прищуривается Лефевр. — Отличный вариант, с нашей стороны ноль потерь.
— Первыми от голода умрут старики, женщины и дети, — отвечает Бастиан, глядя в сторону. — Я не сомневаюсь в том, что основной костяк мятежников имеет доступ к продовольствию. Как они называют наши склады, месье Канселье?
— Подмирье, — хмуро отзывается начальник полиции.
Бастиан кивает и продолжает:
— Дожать их можно и по-другому. В Соборе нашли прибежище несколько сотен детей с окраин. Если поставить их к стенке, родители очень быстро побросают оружие. Мало того — сами сдадут нам всех зачинщиков заговора.
— Детей в заложники? — морщится Канселье.
— Предложите идею лучше, — равнодушно пожимает плечами Бастиан.
— А кстати, да, — задумчиво почёсывает подбородок Лефевр. — Поддерживаю Советника Каро. Идея безупречна.
Меньер молчит, постукивая пальцами по столу. Седьмой, словно изваяние, неподвижно сидит в конце стола. За его спиной мерно тикают часы.
— Итак, — напоминает о себе Бастиан. — Из четверых членов Совета двое за. Ожидаем ещё два мнения. Советник Меньер?
— Я буду честен. Да, это хороший способ прижать бунтовщиков. И нет, это отвратительное действие по отношению к детям.
— Это не дети, — отмахивается Лефевр. — Это будущие крысы. Которые могут точно так же устроить резню лет через десять. Если полиция и подстрелит парочку — Азиль ущерба не понесёт.
Седьмой встаёт, шумно отодвигая кресло. От резкого, протяжного звука у Бастиана болью простреливает висок.
— Советник Каро, шаг, который вы предлагаете, дискредитирует государство в глазах граждан, — голос Седьмого спокоен и размерен, но в нём проскальзывают нотки едва сдерживаемой ярости. — Хотите остаться палачом в памяти нескольких поколений — да, вам это удастся. Только пока я жив, ни один вооружённый человек, будь то мятежник или полицейский, порога Собора не переступит.
— Предложите свой вариант, — сквозь зубы цедит Бастиан.
Шуршит шёлковая ткань плаща. Седьмой проходится по залу от стены к стене, возвращается к столу. Выдыхает долго, с протяжным хрипом, будто что-то его душит. И произносит, отчётливо проговаривая каждое слово:
— Каро, ваша дочь в Соборе. Думайте теперь.
— А что она там делает? — возмущённо спрашивает Меньер. — Куда смотрит её мать, няньки?
Седьмой подходит к креслу Бастиана и останавливается. Ослабляет застёжку на воротнике плаща, резко дёргает. Катится по полу оторванная пуговица.
— Душно. Бастиан Каро, где ваша жена? — звучит из-под маски.
Хочется зажать себе рот, но слова срываются с языка сами:
— Какое вам дело…
Седьмой достаёт из складок плаща брючный ремень и кладёт на стол перед Бастианом. Стальная пряжка покрыта бурыми пятнами. Память срабатывает, как вспышка, заставляя Бастиана отпрянуть.
— Я надеюсь, меня все слышат? — вопрошает Седьмой. — Бастиан Каро, где тело вашей жены Вероники, которую вы забили до смерти сегодня ночью?
Падает на плечи капюшон чёрного плаща. Седьмой поднимает руки — а когда опускает их, стальная маска, закрывавшая прежде его лицо, покоится в ладонях.
— Амелия всё мне рассказала. Я был в вашем доме, прежде чем прийти сюда, — глухо говорит Ксавье Ланглу. — Расскажите Совету и начальнику полиции, за что вы убили Вет… Веронику.
Бастиан смотрит перед собой полными ужаса глазами. Костяшки пальцев, стискивающих подлокотники кресла, белеют от напряжения. Тишина висит над головой, как занесённый тесак.
— Молчите? Тогда я скажу. Вы боялись, что Вероника расскажет: убийство Советника Бойера, его жены и сына, который должен был наследовать место отца, заказано Фабьеном Каро и вами, Бастиан. К сожалению, Веро стало это известно.
— Вот мразь, — цедит Меньер, сверля Бастиана взглядом, полным презрения.
— Он не лучше нас, — продолжает отец Ланглу. — Вас, Меньер. Вас, Лефевр. Советник Каро не знает, что в безумии, охватившем Азиль, виновны мы. Пятеро членов Совета, которые приговорили Доминика Каро к смерти втайне от его семьи. И я, Седьмой, палач Совета, исполнитель приговора. Вы хотели избавиться от юного смутьяна во имя спокойствия государственного строя? Вы довольны тем, что получили?
Бастиан закрывает лицо ладонями — ошеломлённый, раздавленный.
— Господи… — выдыхает он. — Ничего не исправить… ничего.
16. Те, ради кого
Жиль уходит на четвёртый этаж пустующего университетского крыла, забивается в самый дальний лекторий, ложится в углу под скамью и беззвучно плачет. Время течёт слезами, минуты свиваются в часы — но горя не становится меньше. Боль не уходит, сидит с мальчишкой рядом, запустив острые когти в самую душу.
«Ты с ней даже не попрощался, — шепчет боль. — Ты притворился спящим, когда она целовала тебя, уходя. Даже глаза не открыл, вслед посмотреть. Ты был уверен, что она вернётся, и упустил последний шанс запомнить её живой».
— М-ммммммм! — глухо воет Жиль, впившись зубами в запястье и задыхаясь от слёз.
В дверях лектория молча стоит Сорси Морье. Ей до одури хочется подойти и утешить мальчишку, но Ксавье Ланглу строго-настрого запретил его трогать.
— Он восемь последних лет жил ради неё, — сказал священник. — Дайте ему выплакаться. Если это не выпустить — будет только хуже.
Сорси хотела сказать отцу Ксавье, что ему самому не мешало бы разрядиться, но побоялась. Уж очень пугающими были перемены в самом священнике. Опустевший взгляд, тоскующий и безнадёжный. Серебряные нити, за одну ночь щедро украсившие чёрные
