Когда он вернулся утром, перепуганная визитом мятежников детвора высыпала его встречать к чёрному ходу. Лишь стоило кому-то крикнуть: «Он пришёл!», как все без малого четыре сотни ребят и девчонок помчались на зов. Конечно, Жиль и Сорси были среди них.
Отец Ксавье жестом попросил тишины, и когда стихли звонкие приветственные вопли, осторожно поставил на пол свою ношу — маленькую рыжеволосую девочку в мокрой ночной сорочке. Девочка прятала под подолом что-то округлое и смотрела на других детей полными слёз глазами.
— Ребятки, это Амелия, — сказал отец Ланглу мёртвым, надтреснутым голосом, от которого у Сорси заныло сердце. — Она не чужая. Пожалуйста, будьте к ней добры. Мадемуазель Морье, у нас найдётся во что переодеть девочку?
Сорси кивнула и повела малышку в одну из келий, которую определили под хранение выстиранных вещей. Амелия покорно плелась за ней, и девушка нет-нет, да и поглядывала на неё, пытаясь вспомнить, где уже видела эти яркие кудряшки. Девочка аккуратненькая, одёжка сшита из хорошей ткани, стеклянный шар, который она с неохотой вытащила из-под рубахи, когда переодевалась… всё это не вязалось с образом ребёнка из трущоб. Второй круг? Наверное. Но, как ни пыталась Сорси разговорить её, малышка не проронила ни слова. Девушка переодела её, отвела в молельный зал, где резвились ровесники Амелии, усадила на скамью и пошла искать отца Ланглу.
Ей навстречу попался Жиль. Прошёл, шатаясь, по коридору в сторону университетского крыла, свернул за угол, и до Сорси донёсся полный отчаяния стон. Девушка рванулась было за ним, но Ксавье поймал её за руку.
— Не надо, — тихо сказал он. — Не уберёг я Веронику. Вот так вот…
Она всё равно пошла за Жилем. Хоть отец Ксавье и не велел.
И теперь стоит и смотрит, как горе ломает мальчишку.
«Страшно это, наверное — терять, — думает Сорси. — Я столько мёртвых видела… и столько живых, которые хотели бы поменяться местами с мертвецами. Но сама не теряла. А ведь это действительно жутко: когда ты никогда-никогда больше человека не увидишь. Это страшнее, чем предать. Предателю можно вслед плюнуть и пожелать, чтобы у него что-нибудь отсохло. Легче станет, проверено. А когда человека нигде нет больше, совсем нет… а он тебе нужен. И ты ему даже сказать не можешь, что он тебе нужен… Обязательно схожу к маме, когда кончится эта заваруха. Даже если она мне не обрадуется. Мне это очень нужно…»
Девушка цепляется рукавом за задвижку двери, тонкая ткань угрожающе трещит. Жиль, слыша посторонний звук, вздрагивает и поднимает голову. Видит Сорси — и мгновенно подбирается, как испуганная кошка.
— Извини, — сконфуженно мямлит рыжая. — Просто волновалась за тебя.
— Зря.
— Малый, пойдём к отцу Ксавье, а? Вы сейчас друг другу нужнее, чем когда-либо.
Жиль медлит, смотрит куда-то поверх подоконника, где виднеются за стеклом верхушки деревьев городского парка. Вылезает из-под скамьи. Сорси берёт его за руку, не встречая никакого сопротивления.
— Пошли. Надо быть вместе.
Отец Ксавье в умывальне — стирает детские вещи. Стоит, склонившись над ванной, голый по пояс, полощет чью-то рубаху. Девочка и мальчик лет двенадцати, близнецы, развешивают на верёвках выстиранное. Сорси смотрит на мешанину свежих и старых рубцов, покрывающую спину отца Ланглу, бледнеет, но тут же берёт себя в руки и бодро горланит:
— Эй, кто так стирает? Прачка пришла, освободите место! Это женское дело!
Она толкает отца Ксавье в бок и коротко бросает:
— Идите. Жиль тут.
Вдвоём они поднимаются в Сад — учитель и ученик. Здесь, как всегда — свежо, чисто, светло и чуть потрескивает под ногами истёртый кафель. Сконструированная два столетия назад система, выращивающая детей вне утробы матери, безупречно надёжна. Ксавье переодевается у входа, даёт Жилю стерильный халат, закрывает тяжёлую дверь и привычно считывает показания приборов. Жиль смотрит на зреющих в инкубаторах детей, задерживается возле ребёнка Роберов. Смотрит на хаотичное движение крохотных рук в мутноватом розовом космосе, часто моргает.
— Мы с В-веро т-тоже отсюда?
Ксавье кивает. Жиль касается ладонью тёплого бока инкубатора и продолжает:
— Мне т-трудно поверить. В Третьем к-круге все г-говорят, что рождённые м-машиной ничего не чувствуют. Не м-могут любить. Что вместо души у н-нас кусок льда.
Жиль начинает задыхаться, голос срывается. Отец Ланглу молчит, внимательно слушая, к чему тот ведёт.
— Если м-мы бездушные… п-почему болит? Т-ты стал б-бы л-любить ту, к-которая просто кукла?
— Сынок. Это в людях зависть говорит…
— Учитель… Ты учил м-меня защищать жизнь. Раст-тил б-бойцом, — паузы между фразами всё больше, слова даются Жилю с трудом. — Я зн-наю меч. Пистолет. В-винтовку. Почему т-ты не научил м-меня убивать?
Он захлёбывается глотком воздуха, закашливается. Ксавье присаживается перед ним на низкий стул.
— Ты защитил её, Жиль. Сберёг. Не смей себя винить. И послушай меня, пожалуйста. Сегодня я сделал то, на что не пошёл бы никогда при иных обстоятельствах. Потому что не смог простить смерть одного любимого человека и искорёженную жизнь другого. Жиль… Этот город, этот маленький мир ждут большие перемены. Если он найдёт в себе силы прекратить бессмысленную бойню. Сынок, в ближайшее время Совет Семи будет полностью переизбран.
— Каро уб-берут? — с надеждой спрашивает мальчишка.
— Да. Уберут всех, кто сейчас составляет Совет. И меня.
Надежда тает в глазах Жиля, сменяясь недоумением и страхом.
— П-почему?
— Потому что я заслужил это своим поступком. Послушай меня очень внимательно, сынок. Ты — наследник рода Бойер. И место в Совете — твоё по праву. И через полтора года, когда тебе исполнится шестнадцать, ты займёшь это место.
— Нет! — отрезает Жиль.
— Никаких «нет»! — повышает голос Ксавье. — Сейчас ты ещё слишком юн, торопишься, живёшь эмоциями. Но если не тебе управлять городом, то… Я растил из вас с Дидье достойных людей. Честных. Умных. Умеющих видеть, просчитывать ситуацию и действовать. Знающих жизнь вне Ядра. Потребности людей. Возможности города. Жиль, тебя я ввёл бы в Совет как полноправного наследника Бойера. Дидье — как своего преемника, Седьмого.
Мальчишка поражён. Он смотрит на отца Ланглу, будто видит его впервые. Человек,
