— Ты — Седь-мой? — спрашивает он едва слышно.
— Да. Был назначен шесть лет назад предыдущим Седьмым — ректором Университета. Это что-то меняет для тебя?
Жиль долго молчит, потом неуверенно пожимает плечами.
— Сложно, — вздыхает он.
— Понимаю. Зато теперь ты знаешь ответ на вопрос, который задал вчера: откуда берётся еда для живущих в Соборе детей. Пожалуй, это единственная привилегия, которой я воспользовался за шесть лет. У меня неограниченный доступ к ресурсам. И несколько неприметных служащих, которые мне помогают.
— Тома Йосеф?
— Да, он один из них. Дай я закончу, Жиль. Ситуация, в которой мы сейчас находимся, очень опасна. Совет в том составе, как сейчас, просуществует ещё некоторое время. Пока не закончатся беспорядки в городе. И сегодня на Совете большинством голосов было решено воспользоваться детьми Собора как заложниками. Этого я допустить не могу. Собор я не сдам. У нас есть немного оружия, мы неплохо укреплены. Но мы долго не продержимся, Жиль. Детей надо прятать. Выводить отсюда. На подготовку штурма Собора полиции понадобится день-два. За это время я постараюсь разыскать тех, кто поможет мне вывести детей через Подмирье. Детей и тебя. Я рассказал начальнику полиции о том, что наследник Советника Бойера жив и находится под моей защитой.
— Нет-нет, — машет руками Жиль. — Я не стану… н-не пойду! Учитель, м-не не н-нужно место в Совете! Зачем оно теперь?
Отец Ланглу встаёт со своего места, возвышается над Жилем — грозный, широкоплечий, как вытесанный из камня.
— Жиль. Ещё одно твоё «нет», и мне захочется выдрать тебя ремнём, — строго говорит он. — Легче всего замкнуться в своём горе, холить боль внутри себя и всё отрицать. Ты мужчина. Ты мой ученик. И ты найдёшь в себе силы жить и работать ради тех, кого любишь. И лишь поэтому ты послушаешься меня в этот раз и сделаешь так, как я говорю.
— Это не вернёт Веро! — кричит мальчишка так громко, что вздрагивает и закрывается ручонками восьмимесячный мальчик в одном из инкубаторов.
Ксавье награждает Жиля суровым взглядом и направляется к выходу из Сада.
— Подумай, как бы ей понравилось то, что ты творишь, будь она с нами, — говорит он, не оборачиваясь.
Полчаса спустя Жиль находит отца Ланглу на кухне. Священник чистит картошку, аккуратно складывая ровные светлые клубни в большой котёл. Мальчишка садится рядом, берёт нож, срезает ленточку картофельной шкурки. Щёки Жиля пламенеют не то от жары, не то от стыда. Заговорить он решается, лишь перечистив десяток картофелин.
— Учитель, п-прости меня. Я н-не подумав, сорвался, в-вот так вот… П-прости. Ты всё в-верно сказал. Я всё п-правильно сделаю. Только мне н-нужно закончить одно важное д-дело. Я уйду, н-но вернусь. Н-наверное, поздно н-ночью. Но я вернусь. Д-даю слово.
Священник понимающе кивает.
Час спустя худенькая мальчишеская фигурка с продолговатым свёртком в руке выскальзывает из приоткрытого окна кухни и спешит к воротам КПП Третьего круга.
Солнце садится. Тянутся по земле длинные руки теней домов, пыльная листва окрашивается золотом. Где-то вдалеке над морем громыхает: собирается гроза. Ветер пахнет гарью. Тибо сказал — горит один из цехов по переработке мусора. Тот самый, в котором тайком гнали топливо для бульдозеров. Рене, услышав это, опустил руки. Хотел разораться, но… Сказал только, что те, кто это устроил, идиоты. Что город нужен людям жилым, а не в руинах.
Акеми промолчала. Хотела сказать, что городу и люди живые нужны, а не… но не стала говорить. Рене не любит слушать мнения, отличные от его собственного. Или переубеждает так, что чувствуешь себя потом круглой дурой, или просто злится. И в последние дни это случается всё чаще.
— Рене, — окликает Акеми, глядя в окно через щели жалюзи. — Что идёт не так?
Он поднимает голову, отрываясь от бумажных листков с чертежами. Бледный, небритый, усталый.
— В смысле? А, ну да. Всё идёт не так, мадемуазель Дарэ Ка. К Ядру мы не пойдём, раз топлива нет. Так что всё, что нам остаётся — отбиваться от полиции здесь и прятаться.
Она садится на край стола, постукивает каблуком ботинка по металлической ножке. Хочется сформулировать мысль, чтобы сказать правильно, но у Акеми никогда не получалось красиво говорить.
— Когда всё это затевалось, ты обещал, что всё случится быстро, просто и потерь почти не будет. Я думала, это будет месть Ядру, а страдают все вокруг. Посмотри, что творится во Втором круге. Это же и твой дом…
— Мой дом сожгли чёртовы полицаи! — рявкает Рене, сметая бумаги на пол. — Как и твой, помнишь?
— Помню. Но почему ты позволяешь другим грабить соседей?
— Своим людям я такого не позволяю! Я отвечаю за каждого из своей десятки, а каждый из них — за вверенных ему людей.
Рене хватает с пола исчёрканный грифелем листок, вглядывается в него, комкает, швыряет в угол.
— Если бы твой сопляк не смылся вместе с женой Каро, шансы были бы выше!
— А если бы ты не оставил её на потом, она не сбежала бы вообще! — не выдержав, орёт Акеми.
— Я что — должен был все дела бросать ради неё? Что я должен был делать? Отвечай!
— Да откуда я знаю?!
В дверной проём заглядывает обеспокоенный Тибо.
— Э, парочка, — басит он. — На ваше воркование все серые мундиры Второго круга сбегутся.
Рене зло треплет коротко остриженные волосы и бросает на Акеми раздражённый взгляд.
— Тибо, кто из нашей десятки вернулся?
— Клод, Мартен, Люка. Потерь среди их людей нет, но ничего хорошего не сообщают. Еды взять не удалось. Та ветка Подмирья, что ведёт к птицеферме, залита водой: на нижних уровнях глубина более метра. А официальный подход блокирован дверями. Похоже, Дюран был прав. И хочешь знать, что я думаю?
— Думай уже вслух, — раздражённо отзывается Рене, пробегая пальцами правой руки по жалюзи.
— Именно Дюран сдал своим бомбу под трубой, несущей воду Ядру.
— Обоснуй.
— Если верить Мартену, там сработано
