— Мой родной, мой хороший, — плачет она. — Ну как же так… Что я наделала…
Вспоминает про вакидзаси в кармане куртки, достаёт его и перерезает узлы, стягивающие руки мальчишки. Жиль смотрит на неё с благодарностью, пытается улыбнуться.
— Они ниче… тебе не…
— Нет-нет, — торопливо заверяет Акеми. — Ничего не сделали, не волнуйся.
— Мне не… не больн…
Он снова кашляет кровью, пытается повернуться на бок, но тело не слушается. Девушка помогает ему, укладывает рядом с собой, поглаживает щёку кончиками пальцев.
— Только не засыпай, Жиль! Мой родной, не спи, — просит она. — Смотри на меня. Пожалуйста, смотри на меня. Храбрый мой, заботливый, не спи.
Он силится что-то сказать — и не может. Кровь капает с тряпки, которую Акеми придерживает у его рта, впитывается в землю. Взгляд широко раскрытых глаз устремлён на девушку — но проходит несколько минут, ресницы Жиля мелко дрожат, веки опускаются.
— Нет-нет-нет! — Акеми тормошит его за руку, целует исчёрканную шрамами щёку. — Не спи! Не засыпай, Жиль! Нет!
Вдох. Вдох. Вдох. Короткий хриплый выдох. Сердце колотится, слишком торопится, запинается раз, другой. Вдох. Ещё вдох — резкий, такой громкий, что Акеми вздрагивает.
— Открой глаза… — умоляет она тихонько. — Пожалуйста, посмотри на меня!
Она сидит, поглаживая раскрытую ладонь, и вслушивается в стук собственного сердца, пытаясь уловить хоть что-то ещё. Где-то в доме над ней ходят люди, что-то падает и гремит, хлопают двери. Акеми смотрит в одну точку — на крохотную сияющую в падающем свете каплю на ресницах Жиля.
— Мне пора.
Девушка поднимает голову — и встречается с Жилем глазами. Мальчишка стоит рядом с ней, смотрит виновато.
— Я вернусь, сэмпай. Я скоро вернусь.
Голос гаснет, тает в тишине. Там, где только что стоял Жиль, лишь бетонная стена. И тут Акеми понимает, что шрамов на лице Жиля не было.
Она кричит так громко и отчаянно, что за ней в погреб спускаются Клод и Мартен. Пока Клод удерживает закатывающуюся в истерике девушку и засыпает ей в рот горсть синтена, Мартен присаживается на корточки, трогает артерию на шее Жиля. Сокрушённо качает головой и вздыхает:
— Всё. Эх, малыш… Лети под Купол с миром.
Ксавье Ланглу стоит в центре молельного зала и смотрит вверх. Там, высоко под сводами — небо и звёзды. Древние считали, что небо — обитель Бога. Ошибались. Бог живёт в людях. А небо — это его всевидящие глаза. Про это отцу Ланглу вчера сказала Амелия.
— Отец Ксавье, выходит, в Соборе Бога нет? — спросил кто-то из малышей лет десяти. — Если он в людях-то…
— Есть, — возразила Амелия. — Но тут он не видит, потому что небо нарисованное. Ему глаза замазали краской.
Дети зашумели, принялись спорить, почти до драки дошло. Только Амелия во всём этом не участвовала: ушла в дальний угол, забралась с ногами на скамью и уселась, поглаживая спрятанный под платьем шар.
Сказанное про краску не шло у Ксавье из головы с самого утра. Он сам, запертый в стенах Собора, чувствовал себя слепым. «Я будто вижу картинку, нарисованную на внутренней стороне век, — думает он. — Но это совсем не то, что видел бы, открыв глаза. Надо выйти отсюда. Только тогда я увижу».
Шуршат по мозаичному полу подошвы сандалий. Поступь лёгкая, женская. Отец Ланглу успел выучить её за неполные две недели.
— Полдень, отец Ксавье, — окликает Сорси из-за спины. — Мы ждём только вас. Ребята разбиты на группы, как вы и просили. Служки все ушли, я сама за ними заперла дверь.
— Хорошо. Ещё минуту, пожалуйста.
Нарисованное небо под сводами равнодушно смотрит на священника. Спрашивай — промолчит, не ответит.
— Пойдёмте, прошу! Там снаружи подтягиваются полицаи!
Сорси тянет его за рукав — настойчиво, отчаянно. Но это всё равно, что пытаться сдвинуть скалу.
— Мадемуазель Морье…
— Он не вернётся! Вы же сами знаете, что не вернётся! — восклицает она. — Вы просите минутку уже второй час! Отец Ксавье, миленький, я точно так же его жду, как вы, но там в подвале дети! Они ждут вас, они без вас не пойдут!
Он кладёт тяжёлую широкую ладонь ей на макушку, всё так же глядя вверх. Сорси виснет у священника на руке, не переставая умолять:
— Пойдёмте! Я знаю, это ваш мальчик, он очень вам дорог, но… Мы сейчас все — ваши, отец Ксавье! Вы нам очень нужны, пожа-алуйста!
Снаружи по входной двери стучат, и голос Бастиана Каро требует:
— Отец Ланглу, откройте двери. Впустите моих людей, и никто не пострадает. Я гарантирую вам это лично. Детям будет обеспечена безопасность и неприкосновенность.
— Они пришли! Ну что же вы стоите!
Девушка с такой силой дёргает священника за руку, что оба едва не падают. Ксавье бросает взгляд на дверь: засов надёжен, на какое-то время незваных гостей задержит. Баррикады из скамеек, которые они со старшими детьми строили всю ночь, тоже помогут выиграть время. Солнечные лучи пробиваются в молельный зал сквозь витражи верхнего края окон — там, куда не удалось забросить мешки с землёй. Свет падает на рукоять катаны, лежащей перед отцом Ланглу на амвоне. Ксавье бережно устраивает меч в ножнах и спешит за Сорси. Девушка несётся впереди, придерживая под мышками закреплённые в кобуре автоматы. Ксавье был против огнестрельного оружия: это лишь спровоцирует полицию. Но рыжая заявила, что она умеет с этим обращаться и что детям нужен шанс на защиту. Священник на это промолчал, но винтовки у пятерых подростков отнял.
— Никакой стрельбы, ребята! Не испытывайте судьбу. Первые пули полетят в того, кто вооружён, — грозно сказал он.
Сорси на это лишь фыркнула.
Вдвоём они выбегают во внутренний дворик Собора, спрятанный от посторонних глаз в четырёх глухих стенах. Мелкие камешки в центре двора разметены, виднеется периметр двери, ведущей в подвал. Ксавье тянет ржавое толстое кольцо
