Парень увидел свое бледное, перекошенное лицо с разбитым носом и расцарапанными щеками. Он вздохнул и отвернулся.
– Я поручаю тебя заботам Анны Ивановны, старшей дежурной. Она тебе даст задание. Еще увидимся, – улыбнулась на прощание женщина.
Дверь уборной захлопнулась. Парню на мгновение показалось, что с таким звуком опускается топор палача. Женя чувствовал себя приговоренным к смерти, хотя ему даровали жизнь.
Его размышления прервала пожилая дама в синем халате.
– Ну что, пиротехник хренов, на тебе швабру, на ведро. У нас в убежище четыре сортира и душ, это все теперь твоя вотчина. Слава богу, избавлю девчонок от этого позорного дежурства, а то, что ни смена, то скандал, мол, не буду унитазы драить. Коридоры и зал тоже моешь. Часов в шесть встаешь, до подъема, и до отбоя моешь. Спать тебе матрас кинем в каморке, где швабры. Я лично ходить и проверять буду, увижу грязный толчок – голову отверну, я на руку горячая. Приступай, – приказала она.
Голос у Анны Ивановны был неприятный, резкий, но лицо не злое. Жене показалось, что все могло быть хуже. Мыть полы – работа не самая легкая и почетная, но все лучше, чем расстрел.
На следующий день парень понял, что ошибался.
Ночной дежурный брезгливо пнул его носком сапога.
– Иди, поломойка, работать пора, – процедил он, выходя из комнаты.
Женя сел на жестком матрасе, осоловело заморгал, вглядываясь в полумрак коридора. С утра в бункере было прохладно, порванная в клочья рубашка совсем не грела. Вчера Анна Ивановна отказалась выдать ему новую одежду, сославшись на распоряжение начальства. В своих лохмотьях парень и вышел в общий зал.
Ночные дежурные накрывали завтрак, пока он возил тряпкой по полу. Отжимать серую грубую мешковину приходилось вручную, и скоро пальцы онемели в ледяной воде.
Население бункера позавтракало и потянулось в уборную. Кажется, все сплотились в едином порыве ненависти к несчастному и изощренно издевались над осужденным.
Девушки отворачивались, едва Женя показывался с тряпкой на пороге туалетной комнаты. Молодые люди всячески пытались сделать жизнь парня невыносимой. После них в кабинках на полу оставались характерные желтые лужи, на зеркалах какой-то гадостью выводили «Женя – дрянь!» и известное слово из трех букв.
В лицо летели оскорбления, каждый считал делом чести толкнуть уборщика или плюнуть ему под ноги.
К обеду Женю мутило от усталости и отвратительной вони, которая въелась в одежду и кожу рук. Пришла Анна Ивановна, критически осмотрела результаты работы, зацокала языком.
– Не стараешься, – пожала плечами она. – Ну, иди, обедай. Миску возьмешь у дежурных, и дуй к себе в коморку, за столом тебе не рады.
Парень закусил губу. Каждое слово обжигало его несправедливостью. Унизительно. Больно.
«Я этого не делал. Не делал. Не делал», – как молитву, шептал он про себя, торопливо шагая через зал. За столом стихли разговоры, все внимательно смотрели на него.
– Жри, – презрительно фыркнул Сергей, назначенный дежурным по кухне, плюхая ему в миску половник супа.
– Мы когда-то были друзьями, – напомнил Женя, подняв голову.
– Слышали, народ? – громко сказал парень. – Эта мразь меня другом назвала. Я с таким, как ты, в одном поле срать не сяду, понял?
В зале захохотали. Егор Михайлович взглянул со своего места, но не вмешался, а отвернулся. Марина хотела что-то сказать, но передумала. Промолчала, делая вид, что занята содержимым своей тарелки.
«И ты туда же», – горько подумал юноша, спеша к выходу через зал.
Не заметив подножку, упал, расплескав суп по полу.
– Так и жри, с пола! Самое место! – полетели в спину обидные выкрики.
Женя поднялся и побежал прочь.
– Убрать не забудь, – крикнула вслед Анна Ивановна.
Пока все ели, парень собирал тряпкой разлитый суп. Это занятие могло показаться бесконечным, потому что на пол летели остатки из тарелок. Начальство смотрело на этот акт откровенного издевательства и вредительства с явным неудовольствием, однако вмешиваться в эту показательную порку не желало.
Через четверть часа обед завершился, и Евгению показалось, что его выпустили из пыточной камеры. Наконец, вытерев пол, он ушел в свою каморку, привалился к стене и закрыл глаза.
– Ешь, – раздался знакомый голос, оторвавший парня от череды болезненных и тоскливых мыслей.
Марина поставила перед ним свою миску.
– А ты?
– Я сказала – ешь, – женщина скривилась, отвернулась.
Алексеева молчала, пока парень жадно доедал суп.
– Они ведут себя омерзительно, – наконец, сказала она.
– Они наказывают преступника, – мрачно заметил Женя. – Проблема лишь в том, что я не совершал этого.
– Тебя уже осудили, – напомнила Марина.
– И ошиблись, – упрямо ответил парень.
– Как скажешь, – спокойно согласила Алексеева, забирая у него из рук миску.
– Они тебя зауважали после того, как ты самоотверженно спасла из огня их командира и помогла живыми добраться сюда.
– Пусть так.
– Ты можешь повлиять на них. Помоги мне.
– Не могу. Им нужно выплеснуть то, что накопилось за столько времени. Люди лишились дома, потеряли все, что нажили своим непосильным трудом за двадцать лет. У них сгорели все личные вещи, все, что было дорого. И тебе повезло, что обошлось без жертв. Я даже пробовать не стану, иначе недовольство прорвется, и будет хуже. Сейчас бункер сплочен, как никогда. Общий враг объединяет, дружочек. Мне жаль, что им стал ты. Мне, правда, очень тебя жаль. Но тебе придется потерпеть. Иди, твой перерыв закончился. Анна ждет тебя, у нее есть задание, – Марина погрустнела.
– Ты такая же, как и они все.
– Пусть так, – спокойно повторила женщина, но на ее лице отразились странные, противоречивые чувства. Женя хотел ее понять, но не мог.
Он поднялся и вышел, оставив ее одну. Алексеева прижалась лбом к холодному бетону.
«Слишком уж часто мне приходится говорить себе: Марина, ты сволочь. Дрянь, каких мало. Жалко, что мутации не отключают совесть», – думала она, разглядывая крохотные трещинки на стене.
Было муторно и тоскливо. Женщина в поисках успокоения пошла в детскую комнату, присела у кроватки, где спал ее сын.
– Ну что же, Сергей Иваненко, вот и встретился ты со своей непутевой мамашкой, – улыбнулась она, приглаживая рыжий пушок у него на лбу.
Она смотрела на малыша и не чувствовала ничего. Ни любви, ни привязанности – обычный младенец, по случайности оказавшийся ей родным. Если уж на то пошло, за те недели, проведенные рядом, Женя стал для нее намного ближе, чем собственный сын.
– Удивительная генетика – сын мутанта и обычного мужчины, – нашептывала Марина, уговаривая саму себя. – На отца своего чем-то похож. Как мне тебя любить, если весь материнский инстинкт растворился в препаратах, которые колол мне полковник, как и облик кровожадной твари? Ты – чужой, чужой и странный. Скорее уж Валюша тебе мама,
