– Ах ты, дрянь! Хочешь, чтобы нас из-за тебя убили! Чертова сучка Сакса, – она уже заносила руку для следующего удара, когда вторая женщина ее перехватила.
– Если с ней и его ребенком что-то случится, нас убьют быстрее, – рыкнула она на напарницу, и вдвоем они вновь перевязали мою повязку. На сей раз так туго, что перед сдавленными глазами заплясали круги.
“Сучка Сакса” и “его ребенок”.
Эти слова вертелись в моей голове, пока щека пылала от боли. Неужели эти люди думали, что я ношу ребенка канцлера? Буквально нескольких минут мне хватило, для того чтобы понять из-за чего они так решили. Сходилось многое.
А мой статус пленницы резко повысился до заложницы.
Следующие несколько дней прогулок не было, а доктор появлялся один без медсестер. На четвертые сутки безвылазного заточения исчез и доктор. Точнее, его заменили.
Теперь ко мне приходила высокая худощавая врач с вечно недовольными сжатыми в тонкую полоску губами. Санитарки тоже сменились на ещё более злобных и не способных даже к капле сострадания женщин.
Это я поняла в тот момент, когда во время очередного забора крови, на который я вполне добровольно протягивала руку, меня все же решили держать. Так, на всякий случай, чтобы не дергалась.
Эта жестокость была бессмысленна, и никакой цели кроме демонстрации силы не несла. Я приняла и эти правила игры, тем более что другого не оставалось.
Так прошла ещё неделя, пока в один из дней меня опять не вывели из камеры-палаты.
Глаза оставались завязанными недолго, лишь на то время пока шла в сопровождении по коридорам, а после стоило мне вдохнуть полной грудью воздух и осознать, что я на улице, повязку содрали, заставив зажмуриться от непривычной белизны и света вокруг.
Выпал снег!
Несколько минут я приходила в себя от понимания, что за то время, пока я здесь почти наступила зима.
Второй мыслью меня посетила безнадежность своего положения. Мне позволили быть без повязки, но при этом отвели в некое подобие внутреннего двора здания.
Коробка метров тридцать на тридцать. Обшарпанные стены, окна с решетками, серость и уныние вокруг. И даже чистота снега не радовала, лишь убивала холодом.
Бежать отсюда было некуда.
Ноги сами подкосились, и я рухнула, стукнувшись коленями о землю. Меня тут же подхватили руки надсмотрщиков.
Злобная докторесса, возникшая на горизонте, приказала оттащить меня обратно в палату, и весь день до вечера я прорыдала.
Пожалуй, я вообще рыдала впервые за последние годы, но понимая, что врежу этим ребенку, усилием заставила себя перестать. Собрала волю в кулак и стёрла с лица слезы.
Словно в награду за мужество на следующей день меня ждал очередной сюрприз.
Меня опять вели по бесконечным коридорам и кажется все по тому же маршруту, что и вчера. Но чем ближе я была к внутреннему дворику, тем больше ударов пропускало сердце.
Я слышала голоса. Женские. Много. Тихие и громкие, несмелые и возмущенные. Молясь, лишь бы это не оказалось галлюцинацией, я терпеливо шагала, куда подталкивали надзорщицы, и только когда она сдернули повязку, я впервые за месяцы улыбнулась.
Здесь были люди.
Женщины, разных возрастов. Около десятка. Они о чем-то переговаривались. Неуверенно озирались по сторонам, кто-то ощупывал руками снег, гладил его словно котенка и казалось был рад даже его холоду.
Но стоило мне появиться перед глазами пленниц, как все разом замерли, затихли и уставились на меня. А точнее на живот.
Я видела, как дергается горло у каждой из моих сотюремниц, когда они нервно сглатывали, а в глазах мелькает страх и бесконечная жалость.
“Иллюзорницы! – догадалась я, – те самые. С даром и хотя бы одной рожденной дочерью.”
Первое время нам почти не разрешали общаться. Если можно назвать общением их попытки заговорить со мной. Отвечать я не могла, по-прежнему играя роль немой, но очень внимательно слушала все, о чем они общались между собой.
Надзирательницы постоянно одергивали суккуб, заставляя замолчать, но вскоре я стала замечать кроме шепотков и едва заметные жесты, которыми обменивались женщины. Это не было похоже на обычный язык немых, скорее на его отдельное наречие, которое родилось в стенах этой темницы за долгие годы.
Со временем я научилась понимать некоторые жесты, а виртуозно читать по губам я могла и раньше. Постепенно научилась отвечать на знаки мне. Так я узнала, что место, где нас держали было старой психиатрической лечебницей, заброшенной после войны. Отсюда и решетки с мягкими стенами. Иллюзорницы находились здесь уже многие годы, хотя иногда случались попытки побега. И ни одной удачной.
В качестве подтверждения мне молча указали на самую старшую из пленниц. Ее звали Оливия, и ее когда-то прекрасное лицо было испещрено страшными глубокими шрамами.
– На нее спустили собак, – одними губами ответила мне та, с кем я безмолвно переговаривалась спустя примерно три недели после начала “совместных прогулок”. – Этим сволочам плевать на то, как мы выглядим. Для их экспериментов наши морды не важны.
– Что за эксперименты?
– Разные, – лицо собеседницы передернулось брезгливостью, а тело сжалось от едва неуловимой дрожи. – Изучают наш дар, пытаются передать его и закрепить у обычных людей. Желательно мужчин. Вот только, – женщина усмехнулась с особой злостью. – Они все с ума сходят и сдыхают в муках.
– Что еще? – в памяти был свеж тот разговор доктора с незнакомцем. Этих двоих явно интересовали дети иллюзорниц.
– Я о многом не знаю. Но Сандру, Лану и Дари насиловали. Эти уроды хотели получить беременную иллюзорницу, желательно мальчиком. Но эксперимент провалился тремя выкидышами на ранних сроках. Мы для них, как подопытные мышки в клетке. Одна беда – размножаться в неволе не желаем. Ты первая девушка в положении, которую им удалось заполучить.
– Но ведь у меня точно девочка, по любви…
– Вот и молись, чтобы к моменту как подойдет срок родов тот, кто сделал тебе этого ребенка, нашел способ вытащить вас отсюда. Иначе дочь у тебя заберут, так же как когда-то забрали у каждой из нас.
Я инстинктивно прикрыла живот руками, желая уберечь малышку от посягательств извне. Но тут же словила насмешливый взгляд одной из надсмотрщиц. Самой противной.
Весь разговор по губам она явно видела, и возможно даже поняла из него что-то, поэтому мой страх за нерожденную дочь ей был особенно смешон.
Все ее презрительное выражение лица говорило, что моя судьба для нее и яйца выеденного не стоит. И то, что со мной обращаются относительно аккуратно заслуга исключительно беременного состояния. И возможно “якобы отца”, которым считали Сакса.
Хотя, если бы отцом малышки действительно был он, меня бы уже наверняка давно нашли. Полномочий у канцлера явно больше, чем у Артура…
И все же я хотела верить в то, что Франц меня ищет. Он не мог меня не искать…
Но
