Вздрогнул дивана и незаметно крадется он на эти крики.
Вот он уже возле большого дувана, за которым помещается сакля.
Крики и стоны делаются все отчетливее и громче.
Дивана уже различает слова, произносимые на его родном языке.
Он пробирается ближе. Вот он уже возле ворот. С ловкостью зайца он прошмыгнул во двор и притаился возле самой двери.
Теперь он может спокойно наблюдать, что делается за стенами сакли. Дивана видит, как на грязном полу, смоченном кровью, лежат семь человек с закрученными за спину руками и связанными ногами.
Двое лежат недвижно на спине. Головы их как-то неестественно откинуты назад.
Мерцающий свет зажженной свечи иногда озаряет их лица.
Дрожь пробегает по членам сумасшедшего. Он видит перед собой зарезанных людей, на шее которых зияют огромные черные раны.
Посредине сакли стоит тот самый толстый узбек, который велел дать ему денег.
Он смотрит, как двое других пытают несчастных, оставшихся еще живыми. Им вырезывают куски кожи на спине, поджаривают свечкой ноги.
— Да будешь ли ты у меня говорить, наконец? — задыхаясь и скрежеща зубами, спрашивает толстяк одного из мучеников. — Говори, где ты видел большевиков сегодня утром?
— От этих мы таким образом ничего не добьемся, — заявляет один из джигитов своему начальнику. — Дай им отдохнуть до утра, быть может, они еще образумятся. На рассвете мы их прикончим, — добавляет он.
— Хорошо, — соглашается толстяк, — ты их запри и поставь часового.
Но вот он ушел.
Дивана забился в угол между дувалом и саклей.
Из своей засады он видит, как ушли и джигиты, оставив у запертой двери солдата с ружьем.
Замка на ней нет, она закрыта деревянным засовом.
Погасли огни. Царит глубокая тишина, которую нарушают лишь мерные шаги часового, да доносящийся откуда-то издалека шум пенящейся горной реки.
Но, вот, затихли и шаги.
Осторожно прополз дивана по земле, прислушался и поднялся на ноги. Осторожно порылся у себя за пазухой и неслышно двинулся вперед.
Что-то вдруг как бы пискнуло, хрустнуло, раздался продолжительный хрип, и что-то тяжелое упало на землю.
Опять все стихло на мгновенье.
Затем дверь в саклю отворилась, и оттуда донеслись, звуки какой-то возни и шёпота.
Еще несколько мгновений, и несколько темных теней, словно привидения, прошмыгнули из чернеющегося отверстия двери и скрылись во мраке густого сада.
На следующий день святого диваны уже не было видно на базаре.
Куда он делся, никто в Уч-Кургане не знал.
— Этот дивана действительно был великим святым, — многозначительно заметил мулла своим прихожанам в мечети.
Когда на базаре стало известно, что взятые в плен узбеки были каким-то чудом освобождены, слава святого диваны еще больше увеличилась среди суеверных мусульман, и в его честь мулла сотворил особую молитву.
О том же, что у сакли нашли зарезанного солдата, никому не было известно. Об этом басмачи умолчали перед жителями кишлака.
В тот же день басмаческие офицеры вместе с Алим-баем держали военный совет.
Было решено перейти в другое место, а именно на противоположный берег Исфайран-сая.
Прошло несколько недель, и Алим-баева шайка басмачей наводила ужас на жителей всего уезда.
Много женщин, детей и стариков погибло под ударами шашек его разъяренных бандитов.
О уходом Алим-бая из Уч-Кургана в нем потекла прежняя спокойная жизнь.
Басмачи здесь больше не показывались. Они были заняты своими набегами.
Между жителями ходил слух, что святой дивана в одну из ночей посетил муллу, с которым просидел до рассвета.
На следующий день мулла собрался и уехал в город.
Все это рассказывалось под большим секретом, передавалось шёпотом из уст в уста по вечерам на базаре.
Каждый ждал, что должно случиться нечто необыкновенное.
Хлопковое поле.
ІХ.РАСПЛАТА
Было ясное летнее утро.
В горах еще держалась легкая прохлада, пока не накалились под палящими лучами солнца гранитные великаны.
Небольшой отряд революционеров медленно поднимался по Исфайранскому ущелью.
Впереди на сильной киргизской лошади, тихо покачиваясь в седле, ехал товарищ Кузьма.
За отрядом пехоты на маленьких ишаках везли два пулемета.
Несколько вьючных лошадей, с неуклюжими чамами на спинах, везли скромные запасы отряда.
Магомедова не было.
Уже с неделю он бесследно исчез, и никто из его товарищей не знал, куда скрылся молодой узбек.
Пропал также и Юнуска.
— Куда же, на самом деле, запропастились они оба? — спрашивали знавшие их товарищи русского комиссара. — Я не беспокоюсь о товарище Аслане, — отвечал тот, — он не пропадет, на него можно вполне положиться.
— А Юнуска-то где? — не успокаивались другие.
— Ну, а где же ему быть, как не с Магомедовым, — отвечал товарищ Кузьма.
Когда отряд вступил на базарную площадь Уч-Кургана, было решено сделать привал.
Выставили наблюдательные посты.
— Басмачи где-нибудь неподалеку, — заметил товарищ Кузьма, — надо быть осмотрительными.
В это время на противоположном берегу, из-за одного из больших осколков гранита, выскочил белый дымок. Раздался выстрел, подхваченный раскатистым эхом в ущельях.
Все сразу насторожились.
Кузьма сейчас же отдал нужные распоряжения, и цепь стрелков стала занимать позицию по гребню оврага. За первым выстрелом раздался второй, третий, — и пошло.
Завязалась перестрелка.
— Ну, вот и нашли мы их, голубчиков! — радостно проговорил Кузьма. Он приказал выкатить пулеметы и открыл сильный огонь.
Басмачей, по-видимому, было немало.
Часть их стала спускаться к реке, с целью переправиться на другой берег и зайти в тыл революционерам.
По ним был сосредоточен теперь пулеметный огонь. Кузьма наблюдал в бинокль за движением противника.
Он ясно различал белые кителя русских офицеров, а между ними высокого стройного узбека.
— Это был Алим-бай.
Вдруг среди начальников басмачей произошел какой-то переполох. Двое офицеров свалились и недвижно лежали на земле, другие бросились к стоявшим за камнями коням.
— Что это такое! — возбужденно воскликнул Кузьма.
Вдруг он сорвал фуражку с своей головы и высоко поднят ее в воздух.
— Магомедов, милый ты мой! — громко закричал комиссар. — Аслан, смотрите, Аслан, а с ним и Юнуска, смотрите, товарищи! — разнеслось по цепи.
— Как ловко они лупят их, окаянных, — слышались восклицания со всех сторон.
Теперь даже простым глазом можно было различить, как
