– Вот такая чепуха, командир, – понуро опустив голову, закончил короткий доклад Карпышев. – И стрелял ведь, сука, неприцельно, от страха, скорее всего, – и сразу наповал. В переносицу попал, как специально…
– Бывает, Вить, война. – Александр хлопнул товарища по плечу. – А чего так долго-то возились?
– Так отнесло его прилично, километра на три. А в лесу снега уже прилично, без лыж особо быстро не побегаешь. Да и на месте он не сидел, прыткий оказался, гад. От парашюта отцепился и деру дал. Были б вы со мной, да в маскхалатах, подобрались бы по-тихому, а так? Лес голый, на десятки метров все просматривается.
– Ладно, скоро поедем – ремонтники нас к своему составу подцепят и до ближайшего узла дотащат, а уж там новый локомотив обещали. Пошли с твоим фрицем поговорим? – Гулькин мотнул головой в сторону пленного, сидящего неподалеку от насыпи со связанными ремнем руками. – Матерого ты летуна взял, Витя! Аж целый гауптман, да еще и кавалер рыцарского Железного креста. Не удивлюсь, если он еще и какой-нибудь фон-барон окажется. Этот, пожалуй, может и знать чего интересного.
Товарищ без особого энтузиазма хмыкнул:
– А сам не справишься? Ну, все, все, не зыркай волком, пошли…
Александр легонько толкнул товарища плечом:
– Ну, чего ты куксишься? Нормально ж все. С такими пленными не стыдно к новому месту службы прибыть, скажешь, нет?
– Согласен, конечно… Просто за пацанчика этого виноватым себя чувствую, что не уберег. Нас ведь учили, как фрицев преследовать, как брать… хорошо учили.
Гулькин взглянул в лицо товарища и негромко произнес:
– Вот сейчас ты, Вить, извини, глупость сморозил. Да, нас учили, это верно, на отлично учили, но чему? Так я отвечу: с профессионалами нашего уровня сражаться, вот чему! С диверсантами, со шпионами всякими. С матерыми волчарами драться учили, а не с такими вот. При чем тут этот фриц, что со страху в штаны наклал да пулять почем зря начал? Просто случайность, не более. Все, довольно лирики, пошли пленного допрашивать, товарищ сержант государственной безопасности…
Еще спустя час отправились. У ремонтников имелся четкий приказ как можно скорее освободить ветку для прохождения идущих следом эшелонов. Ремпоезд отволок поврежденный паровоз на запасной путь, после чего железнодорожники, расцепив состав, убрали с дороги разбитые бомбами вагоны и составили его снова. Наблюдая со стороны за всеми этими манипуляциями, Гулькин вынужден был признать, что работенка у мужиков та еще. И это ведь фрицы даже рельсы не порвали, иначе пришлось бы еще и путь восстанавливать, не зря ж у них целых две платформы загружены запасными рельсами и шпалами.
Переформировав эшелон, их дотянули до ближайшего крупного узла, где сразу же отогнали на запасные пути дожидаться локомотива. Поскольку график движения сломался, сначала требовалось пропустить несколько поездов, после чего обещали отправить и их. С точки зрения работы НКПС – рутина, а вот для Александра все оказалось впервые и внове. Вот, кстати, тоже ведь фронт за линией фронта, как и у них с ребятами! Они вражеских диверсов с прочим подрывным элементом ловят, путейцы обеспечивают бесперебойную доставку на передовую подкреплений и техники, отправку обратно подбитых танков, раненых и эвакуируемых. Да и там, в далеком тылу, если подумать, тоже свой фронт, безоружные солдаты которого в три смены вкалывают на оборонных заводах, в госпиталях, колхозных хозяйствах. При том что тыловые нормы питания ни в какое сравнение с фронтовыми не идут…
Младлей Пермяков остался на полустанке дожидаться автомашины, которую обещали прислать из авиаполка после радиограммы Гулькина. Сашка, разумеется, не спорил: что мог, он и так сделал – про воздушный бой сообщил, ожог парню обработали, дальше пускай летуны сами разбираются, не маленькие. Да и добираться до расположения оттуда в любом случае ближе.
Ближе к обеду тронулись. И еще спустя несколько часов прибыли, куда следовало – на крупную железнодорожную станцию в полутора десятках километров от Калинина. Расположенную в полосе наступления 119-й стрелковой дивизии станцию и поселок неподалеку от нее освободили буквально несколько дней назад, прорвав вражескую оборону на участке Горохово – Прибытково – Эммаус. Повсюду виднелись следы недавних кровопролитных боев и многочисленных бомбежек, большинство зданий было разрушено, а вдоль путей громоздились искореженные остовы вагонов, вздувшиеся и выгоревшие цистерны, развороченные взрывами паровозы.
Особенно Александру запомнились несколько лежащих кверху брюхом сгоревших «тридцатьчетверок», сброшенных под откос вместе с платформами. Тех самых «тридцатьчетверок», что столь остро требовались фронту и которые так до него и не доехали… Встречались и фашистские танки, разбитые огнем артиллерии или бомбами – черно-рыжие, со снесенными детонацией башнями и раскуроченными корпусами. Немцы обороняли важный железнодорожный узел до последнего, но удержать позиции не смогли. Несмотря на разрушения, сейчас станция уже функционировала в полном объеме, круглосуточно принимая и отправляя составы.
Эшелон встал под разгрузку, а Гулькин, оставив подчиненных с пленными (все трое доехали благополучно, даже так и не пришедший в сознание стрелок-радист), отправился выяснять, как им добраться до особотдела. Разумеется, их никто не встречал, а с транспортом, вполне ожидаемо, имелись большие проблемы. И все же Александру всеми правдами и неправдами удалось выбить в свое распоряжение грузовик. А как иначе? У него, между прочим, ценные пленные, один из которых тяжелораненый. Они что, пешком потопают? А ежели сбегут по дороге, кто отвечать станет?
Коменданта станции он после недолгих поисков обнаружил в уцелевшем крыле разрушенного бомбой здания станционной управы. Ну, или вокзала – пойди пойми, как это строение у тружеников НКПС правильно называется? Точнее, то, что от него осталось. В крохотной комнатушке, несмотря на жарко натопленную печку-буржуйку, гулял, таская по вышарканному полу обрывки каких-то бумаг, морозный сквозняк. Единственное окно с вынесенной взрывной волной рамой было наспех забито фанерой и задрапировано плащ-палаткой, но это помогало плохо. Тем более что двери в кабинете не наблюдалось вовсе. Замотанный железнодорожник с красными от хронического недосыпания глазами, выслушав особиста, поначалу стал было сетовать на отсутствие транспорта. В смысле, от слова «совсем». Но Гулькин лишь пожал плечами, ровным голосом повторив требование. А заодно ладонь на клапан кобуры положил – абсолютно случайно, разумеется. Просто раненая рука от холода снова неметь стала, вот и нашел, обо что опереться.
Стушевавшийся комендант, тяжело вздохнув, только обреченно рукой махнул. И,
