– А вот ты кто таков будешь? Документов-то, поди, при себе нету?
– При себе нету, – покладисто согласился тот, ухмыляясь. – Зато в хате имеются, все чин-чинарем. И на себя, стал быть, предъявлю, и на супружницу. Вот только сначала вы бы свои документики показали? За ними, поди, далеко иттить не потребуется? Места тут глухие, война на дворе. А такие балахоны и германец может носить.
– Документики, говоришь? – хмыкнул Гулькин. – Что ж, дед, правильно мыслишь, время сейчас сложное. Ну, гляди, коль читать умеешь.
Вытащив из внутреннего кармана удостоверение, Александр поднес его в раскрытом виде к глазам старика, подсветил фонариком. Несколько секунд тот, беззвучно шевеля губами, изучал плохо различимые в синем свете строчки, затем удовлетворенно кивнул:
– Вот это совсем другой коленкор! Годится! А зовут меня просто, товарищ командир… – обращение старик отчетливо выделил голосом. – Дозвольте? – Старик, кряхтя, поднялся на ноги.
Мгновенно среагировавший Максимов тут же ухватил его за плечо, собираясь усадить обратно, но Гулькин коротко мотнул головой: не нужно, мол.
Вытянувшись по стойке смирно, дед вскинул изуродованную ладонь к треуху:
– Стало быть, доклада́ю: Степан Фомич Добруш. Что в империалистическую, что в Гражданскую – все рядовой пехотного полка. С первой – солдатского Георгия имею да вот это. – Степан Фомич коснулся шрама на щеке. – Германской шрапнелью задело, чудом глаза не лишился. А на второй пальцы оставил. Комиссован по ранению, к службе более не годен. С тех пор в Еремеевке безвылазно и проживаю. Спрашивайте дале.
– Дети имеются?
– А как же, два сына, оба супротив германца воюют. Вот только где именно – знать не ведаю.
– Оружие твое?
– Оружие? – хмыкнул старик, пожевав губами. – Ну, нехай будет мое. Сам собрал, сам натаскал – значится, мое, так с вашей точки зрения выходит.
Гулькин переглянулся с товарищами и продолжил:
– А зачем собирал-то? С какой целью?
Старик ненадолго задумался, почесав затылок:
– Да как сказать, товарищ командир? Не бросать же, к весне все ржой пойдет, механизмы из строя выйдут, жалко. Пропадет добро. Будто не знаю, сколько в него труда народного вложено? Тут недалече позиции располагались, оттуда и приволок.
– Жалко бросать, значит? – прищурился Сашка. – Смотри, какой жалостливый. А может, ты тут банду организовать собирался? Или фашистам передать? Откуда мне знать, что у тебя, Степан Фомич, на уме? Слова – они только слова и есть. Словам подтверждение надобно. А по факту – наблюдаю целый склад оружия, включая пулемет, гранаты, патронов немерено. Или не знаешь, что за незаконное хранение положено? Так время-то сейчас военное, и законы тоже. За такое могут и высшую меру присудить.
– Могут, конечно, – согласно пожал плечами Добруш, и Александр неожиданно понял, что особого страха перед ними тот не испытывает. А то и вовсе никакого страха не испытывает. – Только зря вы, товарищ командир, меня такими словами обижаете. Деревню нашу война стороной обошла, это так, но ежели бы германцы сюда приперлись, я б уж точно в хате отсиживаться не стал. Мне терять-то уж и нечего, свое отжил. Но с десяток вражин тут бы оставил, точно говорю. Это рука у меня каличная, а глаз верный. У «максимки», правда, затвор отсутствует, это я уж после разглядел, поскольку ночью его тащил, а поначалу шибко обрадовался, знакомая машинка. Ну, дык я и с винтовки стрелять, значится, не разучился, две войны хорошо научили.
– Партизанить, что ль, собрался?
– Может, и партизанить, а может, и дом свой оборонять! – отрезал старик. – До последней капли крови, как у нас принято! А поскольку армия наша доблестная германца погнала, то все оружие сдаю, так сказать, добровольно. Так, товарищ командир, и запишите, где следоват. Глядишь, и сгодится еще. У меня в лесу еще пулемет германский припрятан, не знаю, как называется, длинный такой, и ствол, словно у автомата вашего, весь в дырках. Не успел сюдой перетащить.
– Вы мне, гражданин Добруш, зубы не заговаривайте! – на всякий случай приглушенно рявкнул Сашка, внезапно переходя на «вы». На самом деле он понимал, что старик не врет. – Народный мститель нашелся! Револьвер где взял?
Дед же, хитро усмехнувшись в бороду, сообщил:
– Это кто тут кому зубы заговаривает? Нет, ежели вы сюдой за этими железяками прибыли, тогда конечно. Можете арестовывать. А револьвер мне лично комполка в девятнадцатом годе вручил за отличную стрельбу по белогвардейской сволочи. Так что имею полное право!
– Разберемся. Чужаки в деревне есть?
– Вот, наконец-то вы, товарищ командир, к делу, значится, перейтить изволили! Я ж то ведь сразу смекнул, что другой у вас интерес…
– Какой еще другой? – вскинулся Сашка.
– А такой, про который жинка моя, Матрена Ивановна, вашему начальству сообщила, когда днями в районе была.
– Что?!
– То! – торжествующе сообщил старик, усаживаясь обратно на сено. – Ты извини, командир, ноги больные, не могу долго стоять.
– Слушай, дед… то есть Степан Фомич, ты уж говори понятно, договорились?
– Так я ж так говорю: супружница моя в район ходила за лекарствами. У ей там фельдшерица знакомая имеется, еще с довойны. Вот она и сообщила, куда следоват, про то, что в деревне нашей незнакомцы объявились. Позавчера еще. Я ее сам и отправил да лесом провел, чтобы, значится, никто не заприметил.
– Так, стоп! – окончательно запутался Гулькин. – Ты вообще можешь четко и без лишних подробностей мне объяснить, что тут происходит?! Какие чужаки, где, сколько, вооружены ли – и все такое прочее?!
– Могу, коль перебивать не станешь. Они уж дня четыре как в деревне объявились. Представились красноармейцами: мол, в окружение попали да к своим лесами пробираются. Попросились пару деньков пересидеть, отогреться – оголодали шибко, померзли, не могут более по такому морозу иттить. Пятеро их, значится. Трое вроде как в военной форме, только без петлиц, а двое так и вовсе в гражданском. Из оружия имеют три винтовки системы инженера Мосина да вон такой автомат, какой у вас на плече висит. Только думается мне, и другое оружие при них есть, револьвер,
