– Разместились где? – прервал многословный рассказ Александр. – По хатам квартируют?
– Никак нет, – по-военному четко ответил Степан Фомич. – В Еремеевке две избы пустыми стоят, старики померли, а молодые еще до войны в район подались, вот одну они и заняли. Сказали, мол, вместе будут, так им, значится, сподручнее. А ежели германцы вдруг появятся, они тама и обороняться станут, чтобы в плен не попасть.
– Обороняться, значит? – многозначительно протянул Гулькин, переглянувшись с бойцами. – Вот даже как? Ну-ну… Это не та ли хата, где окна заколочены? На краю деревни, ближе к лесу?
– Она и есть. Печь там справная, дрова еще от прежних хозяев остались. Дом, конечно, выстужен за столько-то годков, но внутри всяко теплее, чем в лесу. Бабы у нас на Руси жалостливые, кой-какого провианта им собрали, хоть мы и сами не жируем, впроголодь живем. Вот и сидят безвылазно… отогреваются, все никак отогреться не могут, – последнюю фразу старик не сказал – выплюнул с короткой злой гримасой.
– А ведь ты, Степан Фомич, им, похоже, не веришь? – тут же отреагировал Александр.
– Не верю! – отрезал тот, насупившись. – Потому жинку в район и послал.
– Поясни? Чему именно не веришь-то?
– А тому не верю, что из окружения они идут! И тому, что красноармейцы, – тоже веры моей нету! Поскольку к военной форме непривычные, носить правильно не умеют. С чужого плеча на них одежа, верно говорю! У меня глаз-то наметан, почитай, две войны за плечами. Ряженые они, как есть ряженые. – Поразмыслив пару секунд, старик задумчиво добавил: – Двое – точно ряженые, а вот насчет третьего – тут я не совсем уверенный, зря говорить не стану. Форма вроде как получше сидит, но все одно, неправильно как-то. Не наш он человек. Лицо нехорошее. Тоже ряженый. Только как-то по-другому…
– Ну, так, может, пока лесами шли, исхудали – вот форма и болтается? Сейчас не лето, подножным кормом не пропитаешься, – с прищуром глядя на старика, переспросил Сашка. Ох, не прост ты, Степан Фомич, ох не прост! Форма ему не понравилась, ишь ты… Но вообще, стоит признать, что с «языком» им здорово свезло…
– А петлиц тогда почему нету? Може, срезали? А к чему резать, ежели к своим идешь? – вопросом на вопрос ответил тот. – И документов при них не имелось, сказали – командиру сдали, а того в бою убило. И ушанки не по размеру. Иль тоже скажешь, командир, что голова схудла?
– Голова – это да, – задумчиво хмыкнул Гулькин. – Хорошо, допустим. Чего еще заметил?
– Все, пожалуй… – поразмыслив несколько секунд, ответил Добруш. – Они ж с избы почти что и не выходят, только до поленницы, в нужник да к колодцу. Когда дрова кололи, верхнюю одежу скинули, вот тогда я на форму внимание-то и обратил. И ремни разные, у кого солдатский, а у кого офицерский.
– Ты и ремни с пряжками углядел? Однако… Экий ты глазастый, Степан Фомич. А про тех, кто в гражданском, что интересного скажешь?
– На зрение покудова не жалуюсь, благодарствую. А вот про этих ничего не скажу, что под тулупами – не видал, врать не стану. Заметил только, что один с них раненный шибко, хромает сильно и левой рукой почти не двигает. Слабый совсем, без помощи товарищей передвигаться, почитай, и не может. Потому при нем и оружия нету. Они его и до деревни-то, считай, волоком дотащили. А в избу и вовсе на руках внесли. Може, и помер уже, кто ж про то знает?
– Понятно, – кивнул Сашка, продолжая размышлять над рассказом старика. – Ладно, Степан Фомич, в целом ситуация мне ясна. Кроме одного, пожалуй: а в сарай-то ты ночью зачем поперся?
Старик угрюмо засопел:
– А затем… Ивановна моя – баба дюже строгая. Почитай, тридцать годочков вместе прожили, а все ее того… ну, опасаюсь. Ни в какую не разрешала, чтобы я все это железо в избе хранил. Мол, как наши вернутся да по хатам с проверкой пойдут – так и все, сарестуют в момент. А в сарае вроде как ничейное, поди докажи, чье. Ну, а как она вашим про этих гадов ряженых сигнал передала, я, значится, и решил хоть одну винтовку прихватить. Думал, случись чего, подмогну, благо боеприпаса полно. А то в «нагане», сами видали, всего три патрона и осталось. Лучше бы, конечно, автомат взял, только поломанный он, да и не умею я с им обращаться…
– Ну, вот что, ты тут посиди пока тихонько, а я с товарищами посоветуюсь. Добро?
– Можно, конечно, и посидеть, – покладисто согласился тот. – Только я бы, товарищ командир, лучше оружию взял да в дом тихохонько вернулся. Ежели надолго задержусь, старуха волноваться станет.
– Надолго не задержишься, – отрезал Гулькин. – Сиди, сказал. Подождет твоя Матрена Ивановна пару минут. И про винтовку думать забудь, без тебя справимся.
– Слушаюсь, – грустно вздохнул тот. – Только выключили б вы этот ваш синий фонарь, больно для глаз неприятно. Мертвецкий какой-то свет, ей-ей…
* * *Уединившись с бойцами в дальнем углу сарая, Александр вопросительно взглянул на Максимова с Паршиным:
– Слышали то же, что и я. Потому вопрос: у кого какие мысли? Только не орите, незачем нашему деду все подробности знать. Тихонечко.
– А чего говорить? – усмехнулся Костя. – Что не врет – то факт, такое не выдумаешь, да и зачем? Вот только…
– Что? – мгновенно насторожился Гулькин.
– Да была в моем поселке одна бабка, жуть как хотела вражеского шпиёна-диверсанта изловить. Даже тетрадку специальную завела, куда все свои наблюдения чуть ли не по часам записывала. Ну и того, «сигнализировала» когда нужно и когда не нужно. В итоге закончилось все тем, что ее саму куда следует отвезли для профилактической, так сказать, беседы. А уж там популярно пояснили, что пролетарская бдительность – это правильно и нужно, но сотрудников органов от важных дел отвлекать – плохо и наказуемо. Прониклась, понятно, присмирела.
– Это ты к чему, Кость?
– Да как бы и наш дед таким не оказался, вот к чему! Странноватый он какой-то, как по мне. Форма ему не понравилась, вишь ты! А про народное ополчение он слыхал? Про истребительные и
