– Взгляд? – удивился Карпышев. – Ну, я про взгляд ничего не скажу, командир, не обратил внимания. Меня другое смутило.
– Что?
– Первое – у тех двоих гимнастерки вовсе без петлиц, а у него имеются, причем полевые. Да и форма не такая заношенная плюс сидит нормально. Знаки различия сорваны, ткань ворсится. Вот на это, Саш, я внимание и обратил. Со слов этого очкастого – он кадровый, из плена бежал, а вот мне что-то не сильно верится. Ты его обувку видел? В валенках он, а валенки только после наступления морозов выдавали. С середины ноября примерно. Это когда ж он в плен попал?
– Ну, у других-то тоже валенки есть, хоть и не у всех, – пожал плечами Гулькин.
– Есть, тут я не спорю. У раненого да у того, в гражданке который. Аспирант в армейских ботинках с теплыми портянками, товарищ его – в сапогах. Помнишь, что очкарик говорил? Они из второго формировании ополчения, то есть октябрь. Просто не успели большинству теплую обувь выдать, в ноябре уже в бой бросили. Потому у тех, что без формы, и обычные гражданские валенки – видно, с собой принесли. А у этого, – как там его, Залесский? – валенки армейского образца, как и у нас с тобой. Довольно новые, кстати. И руки еще…
– А с руками-то чего не так? – хмыкнул Александр, обдумывая слова товарища. Похоже, Витька прав, с обувью тоже странностей полно. – Грязные, как и у всех.
Заглянувший в комнату Паршин прервал негромкий разговор:
– Командир, так мне чего? Заводить следующего?
– Погоди, – отмахнулся Александр. – Пару минут пускай посидят. Следи там.
– Понял, – дверь, скрипнув давно не смазанными петлями, закрылась.
– Так чем тебе его руки-то не понравились?
– Ногти, – коротко пояснил товарищ. – Грязные – это да. Вот только у остальных ногти обломанные, знаешь, как бывает, когда обстричь нечем? А у этого вроде как подстриженные, хоть и давно. Про плен напоминать? Или сам догадаешься?
– Ну, ты даешь! – ахнул Сашка. – Глаз-алмаз! При таком свете эдакие подробности углядел!
– Так я ж детдомовский, одно время беспризорничал даже, хоть и не долго, такие вещи враз замечаю, – Витька невесело пожал плечами. – Помнишь, я фонарик зажигал, когда оружие ихнее собирал? И по столу лучом махнул, вроде как случайно? Вот тогда и заметил… Да, кстати, насчет оружия: у раненого «наган» имелся, так? А у этого – «токарев», как и у нас?
– И чего?
– Да вот не знаю… Но пистолет его мне показался тоже каким-то слишком ухоженным, что ли? Ну, хрен с ним, допустим, и на самом деле из плена бежал. А оружие где взял? На месте боя подобрал? Из кобуры убитого командира забрал?
– Вполне может быть…
Карпышев скривился:
– Саня, ты дедов арсенал в сараюшке видал? Вот эти стволы – точно на позициях найдены. И под дождем полежали, и под снегом, и под землей. А у него «тэтэшник» – как новенький, даже маслом воняет! А порохом, кстати, – нет. Значит, не стреляли из него в ближайшее время. И ржавчины на корпусе ни капелюшечки, я специально поглядел, пока ты допрос вел. Автомат опять же именно у него. Тоже вполне нормально выглядит. Где взял? Неизвестно. Ну? И какой вывод?
– Думаешь, враг? Шпион фашистский?
– Не знаю, Сань… тут проверять нужно. Но я свои наблюдения озвучил, так что имей в виду. Коль он и на самом деле с двойным донышком, ко всему готовым нужно быть. Если хочешь знать мое мнение – на простого предателя или там полицая из местного отребья он ни разу не похож. И типаж не тот, и поведение. Зато на диверсанта – возможно. А мы ведь их только поверхностно обыскали, опытный и подготовленный человек всегда найдет, где нож или лезвие припрятать. Да хоть бритву опасную.
– Если начнем обыскивать заново… – задумчиво протянул Гулькин, нахмурившись.
– Ни в коем случае! – замотал головой товарищ. – Спугнем или насторожим. А то и вынудим оказать сопротивление – может, он как раз и хочет на пулю нарваться? Аккуратно нужно.
– Добро. Давай так решим: поскольку инициатива у нас наказуема, на тебе и контроль. Стань, как сочтешь нужным, действуй по собственному усмотрению. Но когда до него очередь дойдет, ежели что – только живым! Иначе вовек не отпишемся, как такого ценного кадра на тот свет упустили! Да и обидно будет на первом же задании опростоволоситься, голым задом в лужу сесть…
– Да уж понимаю… – пробурчал Карпышев, незаметно потрогав рукоятку «нагана», заткнутого за ремень на спине. Повернулся к Максимову, внимательно прислушивающемуся к разговору – осназовец почти ничего не слышал, но пост у дверей покинуть не решался: – Серега, свистни Паршину, чтобы следующего заводил…
Иван Родимов, он же «смелый», рассказ Карповича полностью подтвердил даже в мелочах. Бывший рабочий московского металлургического завода «Серп и молот», коммунист с последнего предвоенного года, записался в ополчение в октябре. Спустя месяц батальон отправили на фронт. Воевал вместе с Михаилом в одном взводе, хорошо его знал, хоть особо и не дружил, так что никаких расхождений в показаниях не было. Как именно Семен Викторович – так звали раненого комиссара – получил ранения, точно не видел, бой был, не до того, но вытаскивать его из-под огня помогал. Александр Лапченко? Знает, он из второй роты, пересекались еще до отправки на фронт, а после, соответственно, на позициях. Да, точно видел и запомнил. Документы? Ротный собрал, зачем – не могу знать. Так точно, погиб во время артналета. Прямое попадание. Нет, сам не видел, но товарищи рассказали, что фугасный снаряд прямо в его блиндаж угодил. Как познакомились с гражданином Залесским? Повстречались три… виноват, четыре дня тому, в лесу. Представился кадровым красноармейцем. Номер части? Возможно, и называл, не помню. Попал в фашистский плен, через неделю бежал из фильтрационного лагеря вместе с несколькими бойцами. Товарищи погибли во время прорыва, вырваться удалось только одному ему. Куда идти, точно не знал, шел в направлении линии фронта. Где оружие взял? Не знаю, про оружие он ничего не рассказывал… то есть простите, виноват, запамятовал – в разговоре упоминал, что нашел на месте боя, – в этом месте Сашка быстро переглянулся с Карпышевым, растянувшим губы в понимающей
