– Вот, командир, привел. Ворошиловский, блин, стрелок! Снайпер доморощенный, мать его.
Гулькин выпрямился, зло играя желваками:
– Ну, и как мне это понимать, Степан Фомич? Вам где было сказано находиться?
– Дык, а чего ж? – захлопал белесыми ресницами старик, всем видом показывая глубокую степень раскаяния. Вот только глаза, в уголках которых весело плясали смешливые искорки, выдавали. – Я ж сразу подумал: молодые вы еще, горячие да самоуверенные. Сами точно не управитесь. Как чуял, ей-ей. Потому и решил, значится, подсобить. Сложнее всего было бабу мою спать отправить. Ну, а как закемарила, так я, стал быть, тихонечко с хаты утек – да в засаду…
Добруш неожиданно перевел взгляд на сидящего на снегу диверсанта:
– Ну что, вашбродь, отбегался? Недаром ты мне со всех остальных боле всего не понравился. Навидался я на таких. Сущность вашу гнилую насквозь вижу, хоть и старый уже. Ниче, теперь тебя живо в штаб к Духонину отправят, дружки твои там уж, поди, заждались…
Залесский ничего не ответил, лишь длинно сплюнул в снег и отвернулся. Александр же, переглянувшись с товарищем, нахмурился:
– Ты о чем, дед? Где это навидался? На Гражданской, что ли?
– И там, и после, – смущенно кивнул Степан Фомич. – Тут вот какое дело, командир, приврал я тебе малехо. На той войне я не просто в пехоте служил, а в составе ЧОН[20], слыхал про такие? Вот до самого двадцать пятого года и воевал, до взводного дослужился. И на фронте, и в тылу. Руку мне, кстати, там же и покалечили, когда контру всякую недобитую по лесам да весям гонял. Ну, а уж как увечным стал, понятное дело, сразу и комиссовали подчистую. Так что мы с тобой вроде как коллеги. А на подобных, – дед коротко дернул подбородком в сторону Залесского, – я за эти годы хорошо насмотрелся. Белогвардеец он, тут и думать нечего. Еще и к германцам в услужение подался, мразь. Кстати, револьвер мой, что ты забрал, и на самом деле наградной, тут я ни словечка не выдумал. И документ на него есть – мне, как члену вэкапэбэ[21], разрешено собственное оружие иметь.
Подивившись, что из речи старика внезапно практически исчез его былой деревенский «диалект», Александр только плечами пожал:
– Ну, вот что, коллега… после еще поговорим. И так всю деревню пострелушками переполошили, вон как собаки заливаются. Витька, берем этого и тащим в избу, покуда не замерз и кровью не изошел. Нужно нормальную повязку наложить да горячим напоить, его скоро трясти начнет. А ты, Степан Фомич, коль такой доброволец, пистолет в снегу откопай, тебе не впервой, да следом двигай. И чтобы дальше без фокусов! Хотя нет, как оружие отыщешь, сходи домой, керосинку принеси, а то у нас с освещением совсем плохо. Только быстро.
– Слушаюсь! – заметно повеселел старый солдат, снова почувствовав себя нужным. – Вот это другое дело, это мы мигом организуем. А остальные как? Не рыпались?
– Что? Какие еще остальные? – не понял Гулькин.
– Ну, так этих же в избе пятеро было, а вырвался только один. Потому и спрашиваю: остальных вы сами повязали?
– Дед, делай, что сказано… не доводи до греха, душевно прошу! Витя, нашел время ржать! Потащили!
Пока Добруш искал оброненное оружие и ходил за лампой, осназовцы успели перевязать раненого, подсвечивая себе фонариками. К счастью, пуля прошла навылет, не зацепив плечевой кости, чего Сашка боялся особо. Поскольку отлично знал, на что способна винтовочная пуля: раздробила б кость или сустав разворотила, и шансы на благополучный исход значительно сократились. Но Залесскому – простоты ради он продолжал пока называть его так – повезло.
Наложив тугую повязку, ему дали глоток спирта, напоили кипятком и оставили в покое – колоть его прямо сейчас Гулькин особого смысла не видел. И так понятно, что враг; скорее всего – отлично подготовленный агент гитлеровской разведки. Вполне вероятно, и на самом деле кадровый офицер, из бывших эмигрантов-белогвардейцев. Теперь главное – поскорее его в особотдел доставить, а уж там разберутся – запоет, что тот соловей.
Вернувшийся Степан Фомич поставил на стол керосинку и торжественно выложил рядом влажный от растаявшего снега пистолет, в котором Гулькин с некоторым удивлением опознал немецкий «Маузер HSc» калибром 7,65 миллиметра.
– Вот, товарищ командир, нашел, как велено. Интересная машинка, верно? Раньше я подобных не видал. «Mauser» называется, там сбоку написано.
Ого, неожиданный улов! Компактное и легкое оружие, идеальное для скрытого ношения, в том числе просто в кармане – скрытый затвором курок при быстром выхватывании ни за что не зацепится. Патрон, правда, послабее, чем у «ТТ» или «нагана», но если попадет, тоже мало не покажется. Насколько знал Сашка, большая часть подобных пистолетов шла на вооружение пилотов люфтваффе и немецких моряков. Вот такой уж точно под снегом в старом окопе не отыщешь, ага. Видать, фашистские хозяева снабдили, на крайний, так сказать, случай. И патронов в магазин как раз восемь штук помещается, так что не соврал, вражина, и на самом деле один для себя оставлял…
– Так это, товарищ командир, разрешите присутствовать? – подал голос Добруш.
– Где присутствовать? – слегка опешил Александр, у которого от последних событий уже голова шла кругом. – Зачем присутствовать?
– Так при допросе, где же еще? – искренне удивился в ответ старик. – Говорил же, я с этим элементом разговаривать умею.
Гулькин тяжело вздохнул:
– Не нужно. Лучше другое скажи, где винтовку взял? Ходил-таки в сарай?
– Да вы что, товарищ командир, зачем это в сарай? Я приказы нарушать не приучен. А винтовка? Виноват, позабыл доложить, что еще одна у меня имелась. На всякий, так сказать, случай. Места у нас глухие, сами видите, порой и волки озоруют… и вообще. Вещь в хозяйстве нужная. Ведь пригодилась же, верно говорю?
– А вот это как сказать, – устало буркнул Сашка. – На десяток сантиметров выше – и разворотил бы ему сустав. Он бы и кончился. Ты про болевой шок вообще слыхал? Или про кровопотерю?
– Так я ж говорил, что глаз у меня верный… – неуверенно пробормотал Добруш,
