Передо мной расстилалась обширная равнина, залитая светом, как среди белого дня. Направо черная линия Шварцвальда с его отвесными скалами, ущельями, обрывами уходила в бесконечную даль.
Воздух был холоден, тих; я чувствовал себя как бы пробужденным; все чувства мои обострились под влиянием ледяной атмосферы.
Прежде всего, я старался узнать, в каком направлении пошли граф и старуха. Их высокие черные фигуры медленно подымались на холм в двухстах шагах от меня. Они вырисовывались на фоне неба, покрытого бесчисленными звездами.
Я догнал их при спуске.
Граф шел медленно, саван тянулся за ним… Его поза, движения, так же как и поза и движения старухи, напоминали автомат.
Они шли в двадцати шагах от меня по дороге в Альтенбург то в тени, то на полном свету, так как луна была поразительно ярка. Вдали за ней неслись облака, как бы простирая длинные руки, чтобы схватить ее; но она ускользала от них, и ее лучи, холодные, как стальные клинки, проникали мне в сердце.
Мне хотелось вернуться, но какая-то непобедимая сила заставляла меня идти за похоронным шествием.
До сих пор я вижу тропинку, подымающуюся среди низкого кустарника в Шварцвальде, слышу, как хрустит снег под моими ногами, как летит лист от дыхания холодного ветра; вижу себя следующим за двумя безмолвными существами и не могу понять, какая таинственная сила увлекала меня за ними.
Вот мы, наконец, в лесу под высокими, обнаженными буками. Черные тени их высоких веток преломляются на нижних и падают на покрытую снегом дорогу. По временам мне чудится, что кто-то идет за мной.
Я быстро оборачиваюсь и ничего не вижу.
Мы дошли до линии скал на гребне Альтенбурга; за этими скалами находится поток Шнееберг, но зимой потоки не текут, лишь тонкая струя воды извивается под густым покровом льда; в уединенном месте нет ни журчания, ни щебетания птиц, ни грома: безмолвие ужаснее всего!
Граф Нидек и старуха нашли брешь в скале; они поднялись прямо, не задумываясь, с невероятной уверенностью; я должен был цепляться за кусты, чтобы следовать за ними.
Взобравшись на вершину скалы, я увидел в трех шагах от себя графа и его спутницу; с другой стороны я заметил бездонную пропасть. Слева падал поток Шнееберг, в данное время покрытый льдом и повисший в воздухе. Вид неподвижной волны, которая как будто летит, увлекая в своем падении соседние деревья, забирая кусты и прорывая плющ, несущийся за ней, не теряя корней, это кажущееся движение при неподвижности смерти и эти два безмолвных существа, идущие на свое ужасное дело с нечувствительностью автоматов, — все это снова пробудило во мне страх.
Сама природа, по-видимому, разделяла мой ужас.
Граф положил свою ношу; он и старуха раскачивали ее в продолжение одной минуты над краем пропасти; потом длинный саван взвился над пропастью, и убийцы наклонились над ней.
Эта длинная белая развевающаяся простыня еще стоит перед моими глазами. Я вижу, как она опускается, опускается, как лебедь, раненый высоко в небесах, с поникшими крыльями, запрокинутой головой.
Она исчезла в глубине пропасти.
В это мгновение облако, которое уже давно надвигалось на луну, медленно закрыло ее своими синеватыми очертаниями; лучи луны скрылись.
На одну секунду показалась старуха. Она держала графа за руку и увлекала его с головокружительной быстротой.
Облако совершенно закрыло диск луны. Я не мог сделать ни шага, не рискуя упасть в пропасть.
Через несколько минут облако разорвалось. Я оглянулся вокруг… Я был один на вершине скалы; снег доходил мне до колен.
Охваченный ужасом, я сошел с утеса и побежал к замку, взволнованный, как будто я совершил убийство!
Что касается графа Нидека и старухи, их не было видно на равнине.
XЯ бродил вокруг замка, не находя места, откуда вышел. Беспокойство и ряд перенесенных мною волнений начинали действовать на мою голову; я шел зря, с ужасом спрашивая себя, уж не овладело ли мню безумие, не решаясь верить тому, что видел и, вместе с тем, пугаясь ясности моих представлений.
Человек подымает факел во тьме, воет, как волк, идет и холодно совершает воображаемое убийство, не упуская ни одного движения, ни одного обстоятельства, ни малейшей подробности, убегает и поверяет потоку тайну совершенного им убийства, — все это мучило меня, постоянно проходило перед моими глазами и производило действие кошмара.
Я бежал, задыхаясь, путаясь в снегу, не зная, в какую сторону направиться.
Холод становился все сильнее по мере того, как приближался рассвет. Я дрожал… Я проклинал Спервера за то, что он приехал за мной в Фрейбург, чтобы запутать меня в это отвратительное приключение.
Наконец, измученный, с ледяными сосульками на бороде, с полуотмороженными ушами, я отыскал решетку и позвонил изо всех сил.
Было около четырех часов утра. Кнапвурст заставил себя ждать страшно долго. В его маленьком домике, прислоненном к скале около главных ворот, царило безмолвие. Мне казалось, что горбун никогда не кончит одеваться. Я думал, что он в постели и, может быть, спит.
Я позвонил еще раз.
Его смешная фигура показалась в дверях. Он крикнул яростным тоном:
— Кто там?
— Я… доктор Фриц.
— А… это другое дело.
Он вернулся в дом за фонарем, прошел по наружному двору по брюхо в снегу и, пристально смотря на меня через решетку, проговорил:
— Извините, извините, доктор Фриц; я думал, что вы спите себе в башне Гюга. Так это вы звонили? Ага! Так вот почему Спервер приходил ко мне около полуночи и спрашивал, не выходил ли кто-нибудь из ворот. Я ответил, что никто не выходил; да ведь и правда, я не видал вас.
— Но ради Бога, откройте же, господин Кнапвурст. Вы объясните мне все потом.
— Ну, ну, немного терпения.
И горбун медленно, медленно отпер замок и открыл решетку. Я щелкал зубами от холода и дрожал с головы до ног.
— Вы очень озябли, доктор, — сказал горбун, — вам нельзя идти в замок. Спервер, не знаю почему, запер внутреннюю дверь; обыкновенно бывает достаточно калитки. Придите ко мне отогреться. Комната моя не представляет собой ничего удивительного. Собственно говоря, это просто логово; но, когда холодно, не приходится выбирать.
Не слушая его болтовни, я поспешно пошел за ним.
Мы вошли в домик и, несмотря на то, что я почти совсем замерз, я не мог не залюбоваться на живописный беспорядок этой своего рода ниши. Через шиферную крышу, прислоненную с одной стороны к скале, а с другой к стене в шесть или семь футов высотой, видны были почерневшие балки, доходившие до конька.
Помещение состояло из одной комнаты, украшенной плохой постелью, которую гном убирал на каждый день, и двумя окошечками с шестиугольными стеклами, на которые луна рассыпала свои лучи, отливавшие розовым и фиолетовым цветом. Большой четырехугольный стол занимал середину комнаты. Как
