Карл вначале не понял, о чем идет речь, но, когда понял, достал свой маузер и, поглядев по сторонам, опасливо спрыгнул в булькающую болотину.
– Немцы говорят: «Посади лягушку хоть на золотой стул, она все равно прыгнет в лужу», – пошутил он, поглядывая на ближайшие кусты.
– А еще у вас есть хорошая пословица: «Косолапый останется косолапым, даже если его за море отвезти», – глядя куда-то в таежное пространство, простодушно сообщил Иннокентий. Пряхин засмеялся и, подлаживаясь под тон Иннокентия, добавил:
– Карл, мишка, как только узнает, что к нему за тысячу верст в гости приехал немец, обязательно придет поздороваться. У нас в тайге все медведи говорят по-немецки.
– Яволь! – пристукнув резиновыми каблуками и встав наизготовку, выпалил Карл. – Придет, тогда мишке – капут!
Посмеявшись над воинственной позой Румпеля, Кеша начал рассказывать очередную байку, как однажды он шел с рыбалки и вдруг увидел, что за ним топает косолапый.
– Его, должно быть, привлек запах рыбы, – поглядывая на Карла, Кеша сделал страшные глаза. – Что делать, от мишки не убежишь, однаха, бесполезно! Он лошадь, да что там лошадь – лося может догнать. Я соображаю: побегу – догонит и сомнет. А потом как осенило: значит, надо делиться. Остановился, кричу мишке: «Хальт!» Он замер.
Вытянувшись в струнку, замер и Карл. Он не ожидал, что здесь, в тайге, прозвучит знакомая команда. Я по-бурятски ему: «Сайн байна! Батюшка. Я садаа!», по-нашему это: «Здравствуй, мишенька, я уже наелся!» Достал из рюкзака хариуса и бросил ему. Тот поднял рыбку, опустил к себе в пасть, хрумкнул и снова за мной. Я снова бросил. Он опять проглотил. Так я откупался от него, пока не дошел до зимовья. Заскочил, прикрыл за собой дверь, глянул в рюкзак, а там пусто, а мишка стоит, ждет. Потом ушел, а на другой день появился вновь. Прихожу, а он, ё кар гэнэ, уже избушку разграбил. Рыбы не нашел, но отыскал сгущенку и пепси-колу, вскрывал банки когтями и где-то зубами. Могу подтвердить, вскрыл не хуже ножа и все высосал.
Кеша беззвучно рассмеялся, ему понравилось детское выражение на лице Румпеля.
– Вот так, Ганс, у нас бывает. – Кеша почесал себе ухо, вновь хитровато улыбнулся. – Добрый мишка попался. А однажды злой застукал меня в том же зимовье. Проснулся я от шума, кто-то ломится в дверь, потом начал трясти избушку за угол. Силища у него немереная, ну, думаю – конец, «аллес» по-вашему! Ходит вокруг, орет, злится. А после и вовсе выломал оконце и злобно на меня уставился. Тут я его снова ошеломил, крикнул по-немецки: «Хенде хох»! Пока он переводил, что бы это значило, я подбежал к печи, схватил чайник и плеснул ему в харю кипятком.
– О, о, о! Майн гот! – застонал Румпель.
Кеша, как опытный рассказчик, тут же подбросил в печь уголька.
– Мишка взревел так, что подо мною потекло, должно быть, из чайника. А может, и нет! Кто проверял? Да никто! – Кеша засмеялся самому себе. – И такое быват у нас в тайге, е кала мэнэ!
– Скажите, а здесь водятся гималайские медведи? – неожиданно спросил Карл.
– Старые охотники говорят, что раньше попадались, – ответил Кеша. – Вот в уссурийской тайге есть, а здесь – кто их знает? Тайга большая. Я, например, не встречал. Наш сибирский будет побольше и посильнее. Мой старший брат Бато Торонов, который добыл уже не один десяток мишек, говорит, что самые крупные обитают на острове Кадьяк. Это уже в Америке.
– Я про вас сделаю фильм! – воскликнул Карл, обнимая Кешу. – Это будет сенсация!
– Да чего здесь особенного? – вздохнул Кеша. – Приехали, подняли из берлоги мишку, стрельнули. Гостям забава, а нам сплошные хлопоты. Что поделашь – работа… – Он не стал договаривать. – Давайте я вам лучше свои стихи прочту:
Закон тайги суров, но у людей намного жестче,Реви сокжой, ведь здесь такая тишь,Кричать в тайге намного проще,Вот у людей, попробуй, докричись.Кричи сокжой, соперник отзовется,Придет на крик, возьмет тебя живьем,И пуля для тебя всегда найдется,А после скажет сыто, однова живем.– А кто такой сокжой? – поинтересовался Карл.
– Дикий северный олень, – ответил Кеша. – Я говорил, возможно, он в той куче, что видели, лежит. Мишка если и убивает, то по надобности, а человек – по прихоти.
– После меня хоть потоп, – заметил Румпель.
– Вот что, Людовик, извиняюсь, Карл, – похлопав Румпеля по плечу, сказал Кеша. – Возьму-ка я тебя в лабаз с собой. Однаха, я еще стишки почитаю. Может, заодно вспомним Гегеля, Канта. Гегель, кажется, говорил, что особь имеет родовое вне себя и помнит его как потомство.
– О, о, о! Зер гут! – воскликнул Румпель. – Это его философия природы.
– Их либэ дир. Гее цу мир, – глядя на Карла, старательно выговорил Кеша. И, рассмеявшись, добавил: – А то я, понимашь, по-немецки не калякал аж с Потсдамской конференции.
Вскоре они приехали на место. Машина остановилась посреди широкой, заросшей невысоким чапыжником и можжевельником лощины. Осенняя тайга – что невеста на выданье, горела гроздьями созревшей рябины на солнечных складках, сразу же беря на себя взгляд; цветом губной помады полыхала ольха, чуть ниже к земле густо пламенела калина. Пряхин вспомнил, что в эти сентябрьские дни, сверху, с высоты птичьего полета, тайга напоминала ему неизвестно кем раскинутый и оставленный, точно для просушки, персидский ковер, который радовал и притягивал глаз. Это всегда наводило его на мысль, что время быстротечно, пройдет день-другой – и перед близкими холодами все начнет осыпаться и увядать.
Взяв ружья, охотники, путаясь и цепляясь сапогами за густую траву и кусты, дальше пошли пешком. К самому солонцу подходить не стали, чтобы не оставить след. Как объяснил Кеша, звери чутки на посторонние запахи, и, учитывая это обстоятельство, скрадок они разместили ниже солонца.
– Ночью воздух движется вниз с хребта, туда, где теплее, – сказал он. – Здесь зверь не учует охотника. Возле скрадка, Кеша потрогал землю, покачал головой. – Не придет, – сказал он. – Вот если бы прошел дождь, тогда наверняка.
Охотники разделились на две группы. Пряхин с шофером пошли к ближней срубленной из бревен избушке, а немца взял с собой Кеша. Ему понравился зарубежный гость, который к тому же оказался добросовестным слушателем. Уж что-что, а для охотника свободные уши на всю ночь – в тайге редкость.
Пряхин с шофером зашли в ближний скрадок, прикрыли дверку, поставили ружья в угол и расположились на лавках. Сруб был собран недавно и сделан крепко, бревно к бревнышку. Пряхин похлопал по стенкам, словно проверяя на прочность. «Поставить здесь печь – и можно зимовать», – подумал он. В скрадке прело пахло нагретой за день свежей корой и смольем. У избушки были прорезаны небольшие бойницы в сторону ближайшего солонца.
Наступил тихий солнечный осенний вечер. Тайга жила своей жизнью, но то, что в
