Солнце быстро закатилось за далекую гриву, щебет птиц начал потихоньку умолкать. Где-то далеко ухнул филин и тут же, заставив учащенно биться сердце, послышался далекий лай козла. Затем вновь все стихло. Сизые сумерки начали заполнять низины, медленно и как бы нехотя подступали к одиноко стоящей избушке. Они были невесомые, без хребта и плоти, подползали неслышно, как сон. Пряхин почувствовал, что на него, на голову, начал давить невидимый столб, и, закрыв глаза, стал засыпать. Он даже не сопротивлялся, нагрузка за день получилась изрядная, как в старые времена, когда ему приходилось делать с десяток взлетов и посадок, а потом, вечером, притрагиваясь головой к подушке, он засыпал мгновенно, без всяких сновидений. Из Москвы они вылетели вечером, в самолете поспать не удалось, а по прилету их под белы ручки взяли хозяева и привезли вот сюда, где на десятки километров не было живой души. Впрочем, было… Вот еще раз залаял марал, ему тотчас отозвался другой. Но на солонец, как и предполагал Кеша, никто не выходил.
Приладившись к узкой лавке, Пряхин все же среагировал на звериный лай, но только на какой-то миг. Сквозь реденький сон ему вспомнился первый полет на вертолете. Было это в училище. Перед тем как поднять его в воздух, инструктор сказал, что пилотировать вертолет легко и просто, но нужно знать и помнить одну особенность.
– Ты точно держишь в руках живую птичку, – сказал он, – передавил, придушил – она отбросила лапки; отпустил – она выпорхнула, только ее и видел.
«И в жизни так же, – отрывисто думал Григорий. – Передавил – все порушил, отпустил – все разлетелось, вылетело из рук, только и видел».
Очнулся Григорий от холода. Сквозь бойницу на него глянули близкие звезды, небо всей чернотой лежало на деревьях и, казалось, можно было руками потрогать ковш Большой Медведицы. Пряхин отыскал главную в навигации, да и во всей человеческой жизни, Полярную звезду и начал размышлять, кто и когда придумал этому созвездию название. Со школы он помнил греческую легенду про охотника, который хотел убить превращенную в медведицу красавицу Каллисто. Зевс унес ее на небо, что с нею произошло дальше, Григорий так и не вспомнил.
Вскоре начало светать, но зверь так и не пришел на подконтрольный солонец. Пряхин даже порадовался: одной живой душой в тайге будет больше. Вскоре лес стал наливаться светом, ожил, заполнился звуками, но не теми, что были к ночи, а более смелыми и радостными. А когда проглянуло солнце, так вообще тайга устроила настоящий концерт, зашевелилась, защебетала, защелкала уже где-то под ухом, и Пряхин понял, что охоте конец.
«Слава богу, никого не убили!» – вновь подумал он, и тут неожиданно вдали грохнул выстрел. Вся тайга, все окружающее пространство замерло, переваривая эту новость. Но длилось это недолго, через минуту, вновь радуясь, что далекий выстрел миновал их, защебетали невидимые птички.
Через полчаса к ним подъехала «Нива». Пряхин увидел довольное лицо Карла. Он показывал пальцем на приваренный бампер, где болтались рога убитого изюбря.
В тот же день, ночью, они вернулись в город, а утром охотоведы и приставленные для таких поездок работники администрации повезли Румпеля на Байкал. Пряхин остался в городе, он решил съездить к своему бортмеханику Цырену Цыреновичу Торонову, с которым проработал несколько лет. Цырен Торонов был бурятом, с которым Пряхина связывала давняя дружба. Они вместе налетали не одну тысячу часов. Теперь Торонов работал сторожем в гаражах на окраине города, и Пряхин долго плутал, чтобы разыскать его. Сторожка запряталась за бетонным забором и напоминала одиночную камеру с единственным, засиженным мухами окном, которое снаружи было заварено железными арматурными прутьями. Возле стены, рядом с пластинчатой батареей, стоял прикрытый покрывалом топчан, а прямо напротив окна Торонов соорудил какое-то подобие стола. Он добросовестно подготовился к встрече с командиром, выставил на стол бутылку водки, подогрел на сковородке захваченные из дома пирожки, мясо, сварил картошку и нарезал соленые огурцы.
– Вот так и живу, – окинув взглядом комнату, сказал он. – Для меня ничего не поменялось. Как говорят, не жили богато, и не хрен начинать. Все под рукой, все по-походному.
– Совсем неплохо, – заметил Пряхин. – Даже мясо нашлось.
– Это я специально для тебя. Мне Кеша Намоконов медвежатину принес. Не побрезгуешь?
– Сойдет, – ответил Пряхин. – Давеча твой Кеша возил меня на охоту. Рассказчик – поискать надо!
– За ним не станет, – согласился Торонов. – У них, охотников, есть обычай – делиться. Вот он и притортал кусок. Я его вымочил в холодной воде, потушил в латке. Почти без запаха. Да ты, командир, не стесняйся, проходи, садись. Официанток здесь нет. Или привык к московским разносолам?
Пряхин достал из портфеля бутылку армянского коньяка, поставил рядом с «белоголовкой».
– У блондинки должен быть кавалер, – пошутил он.
– Не возражаю, – коротко улыбнулся Торонов. Он взял бутылку, начал внимательно изучать наклейки, затем даже поглядел на свет. – Где брал?
– Да здесь, в супермаркете.
– Боюсь, что поддельный. Сейчас залететь – пару пустяков. Люди – и те поддельные.
– С чего начнем? – спросил Пряхин.
– Все равно. Давай с водочки.
Бортмеханик разлил водку в эмалированные кружки.
– Что я тебе, командир, скажу. Авиации – кирдык. Так получилось, не мы с тобой в этом виноваты. Наши, те, кто еще летают, иногда получают заказы от новых русских. Крохи с барского стола. Раньше за полмесяца налетывали санитарную норму, ее, бывало, даже продляли. Как у нас говорили: «большой винт рубли считает, маленький – копейки!» Теперь, рассказывают, на полеты военных привозят журналистов, чтобы показать, что авиация еще существует. А результат? Те, кто сегодня сумел взлететь, не факт, что сумеют нормально сесть. И бьются! А с другой стороны. Вот ты бы сейчас спросил: «Пойдешь летать? Ведь там все плохо». Я бы не только пошел – пополз бы!
– Я пробовал, – усмехнулся Пряхин. – Вот, дополз пока что до тебя.
– И на этом спасибо. Должно быть, трудно было от Москвы оторваться?
– Эх, Цырен Цыренович! Как говорится, кому-то ветчина, а кому-то хрен с горчицей. Вот и ты не уехал в свой родовой улус.
– Утешил. Это чтоб я здесь не переживал. Я и не переживаю! Вот за тебя обидно. А насчет улуса, так нет его. Разъехались. Даже мой сын в Москву подался.
– Ничего, соберемся. Я ведь не просто так к тебе приехал. Есть предложение.
– Нет возражения, – как бывало раньше,
