Зачем это вообще было нужно? Любой преподаватель скажет: невозможно обучить чему-либо серьёзно за неделю. Можно преподать азы — но знание азов никому не сможет помочь, и уж тем более — спасти.
Ты можешь научиться плавать — но если тебе предстоит участие в профессиональном заплыве и соревнование с тренированными пловцами, тебе ничего не светит.
Первый знал это? Первый не мог не знать этого, — иначе он не был бы Первым. И тем не менее он одобрил и дополнил Проект, а когда время пришло — запустил его. Он знал, что времени не хватит. Знал, что Второй — никудышный преподаватель. Знал, что азы — это ничтожно мало по сравнению с неисчерпаемой мощью Искажённого. Знал. Тогда зачем?
Он не хотел сдаваться без боя? Надеялся на чудо? Или же всё это было запасным планом для отвода глаз, — чьих глаз? И от чего их нужно было отвести?
Наша жизнь состоит из вопросов, и неважно, человек ты или Дух. Было бы ошибкой считать, будто у Духов больше ответов, чем у людей, — отнюдь. Порой даже меньше…
Тебе пора, говорила она. Сейчас по коридору пройдёт дежурный. Ты должен заколотить в дверь, закричать, завыть страшным голосом, — в общем, сделать что-нибудь, что привлечёт его внимание. Дежурный — не Искажённый, он — деталь интерьера, шестерёнка в иллюзорном механизме, безмозглая кукла, робот, действующий по заложенному в нём алгоритму. И, если заключённый поднял шум, он отреагирует. Обязан отреагировать.
Так что действуй, малыш. Придумай что-нибудь. Я сделала для тебя всё, что смогла. Дальше сам. А я вернусь обратно к Истоку. Нас там теперь осталось всего двое, и я не знаю, сколько ещё мы сможем продержаться. Я, знаешь, никогда раньше не воевала. Я отнимала жизни — потому что такова была моя сакральная миссия, как Смерти, — но я не умела воевать. Теперь приходится учиться. Хорошо хоть у меня первостатейный учитель. Ты бы её только видел, Валька! Нет зрелища, более впечатляющего, нет в этих Мирах картины ярче и больнее, чем Ангел-Истребитель, оставшаяся один на один с могущественным Врагом…
Выбирайся отсюда, малыш. Помоги остальным — а мы пока подержим его ещё немного. И поспеши, малыш. Пожалуйста…
…И вот она вышла, и он остался в камере один.
Дежурный, сказала она. Ну что ж, это будет несложно.
Им владело странное спокойствие, иррациональное в этой немыслимой ситуации. Он никогда не отличался импульсивностью — но эту безэмоциональность объяснить не мог. Возможно, в глубине души он уже признавал их поражение, принимал со смирением слабого, с покорностью побеждённого. Враг всё равно стократ сильнее, времени всё равно не осталось, и даже самый могучий Ангел не сможет держаться вечно. Однажды она устанет, однажды даст слабину, однажды её руки откажутся подчиняться ей, и огненный клинок упадет на чёрную землю Мира Духов. И тогда Враг нанесёт свой последний удар, — сокрушительный удар, который поставит точку в этом отчаянном сопротивлении.
Тогда сопротивляйся сам, кричал где-то внутри едва слышный голос рассудка. Вспомни: это иллюзия. Она призвана, чтобы задержать Воинов Радуги внутри себя, чтобы Искажённый мог спокойно слиться с Истоком. Возможно, причины твоего невероятного спокойствия стоит искать именно в этом. Он хочет, чтобы ты расслабился. Сдался. Прекратил сопротивление. Это Война, вспомни. Неужели тебе всё равно, жить или погибнуть, сгинуть, стать ничем?
А Шанталь? Как же она? Ты бросишь и её? Вспомни: она — твоё Создание. Вспомни слова Кастальского, вспомни, как он цитировал Экзюпери. Ты в ответе за ту, которую создал. Ты не имеешь права бросать её, обрекая на распад. Если ты и правда любишь её, ты станешь сражаться. Ты встанешь сейчас (слышишь — шаги по коридору?) и сделаешь всё, чтобы выйти из этой камеры, из этой иллюзии.
Действуй, ну же!
И тогда юноша встал к стене, раскинул руки и закричал. И был этот крик до краёв наполнен отчаяньем, болью и страданием…
…Спину сержанта окатило ушатом ледяного пота. Крик всё звучал и звучал — громко, пронзительно, разрывая барабанные перепонки, — и доносился он из той самой «одиночки», в которой заперли психопата, по слухам порешившего свою подружку. Сержант не хотел подходить к этой двери. Ну его, этого психа. И так нервы ни к чёрту, а тут ещё он разорался.
И вдруг всё прекратилось. Крик стих. Поглядеть, что ли, как он там. А то уж больно жутко орал, словно резали его заживо.
Сержанта передёрнуло. И надо же было именно его дежурству выпасть на эту ночь! Завтра психа увезут, а там трава не расти! Участок снова станет относительно спокойным и тихим местечком. Так нет же!..
— Эй, ты как там? Чего орёшь?
Вязкая, склизкая тишина заливала уши. Вот и чего он, спрашивается, молчит? Чего не отвечает? То орал, понимаешь, как резаный, а то вдруг умолк. Ой, не к добру…
Сержант силой заставил себя подойти к двери «одиночки» и, отперев окошко, заглянул вовнутрь.
Но внутри было неожиданно темно и почти ничего не видно. Сержант посветил в окошко фонарём: луч выхватил из тьмы какие-то неясные очертания, там, у дальней стены, над койкой…
Фух. Ладно. Всё равно нутром чуял, что дверь придётся открывать. Хорошо, значит так. Достать с пояса связку ключей, выбрать нужный. Потом не с первой (и не со второй) попытки попасть в замочную скважину и повернуть в ней ключ.
Замок хрустко щёлкнул.
Он утёр лоб рукавом и медленно, осторожно потянул дверь на себя.
— Эй, ты, там. Ты живой вообще?
Тишина.
Ох, как нехорошо. Ох, какое предчувствие плохое. Ох, не к добру всё это, не к добру…
Противно скрипнула, открываясь, дверь. Сержант попытался нащупать на стене выключатель, но у него ничего не вышло. Тогда, титаническим усилием воли взяв себя в руки (а заодно понося себя по чём свет стоит за свою трусость), сержант посветил фонарём прямо туда, на противоположную стену.
И что это такое? Кровь? Что там висит, на стене? Кто там висит? Словно живое распятие: ладони пробиты двумя здоровенными гвоздями. Под тяжестью тела руки натянулись: на локтях полопалась и разорвалась кожа, а где-то и плоть, оставив страшные, рваные, беспрестанно кровоточащие раны. Русоволосая голова бессильно свесилась на грудь. Худое тело, всё в ссадинах и синяках от ударов, иссечённое — чем? Кнутом? Кровь сочится из ран, струйками стекая на худые бёдра, а потом по тощим, как щепки, ногам — вниз, к ступням. А здесь — ещё два гвоздя. Хорошие гвозди, автоматически подумал сержант, «трёхсотка»…
С оглушительным грохотом разбилась о бетонный пол капля крови, сорвавшись с одного
