прорастая навылет горлом, показывая богов
умирающему мозгу - таких же простых и хищных.
Наступленье обычного, невыразимо серого дня,
слабый рвотный рефлекс, возвращенье ума в коробку.
Лепестки превращаются в жижу, а боги обратно в я,
говорящего пыльное, наследующего за кроткими.
2007
сквозняк
Вначале белый шум возможного потом,
потом немые боги, сумерки и пена.
Немного времени, немного неба в дом.
Шаманская болезнь идет назад по венам,
выходит прочь - ну вот, теперь ни светляки,
ни нитка острая, ни птицы из соломы
не выведут к огню. Закрыть лицо и вкривь
вести чумным пером по стенам (что ни слово,
то до свидания), и не существовать
с такою силою - как будто кто-то взял нас
и выломал как дверь. А там - уже едва
удержишься, такой сквозняк начался.
2007
куколка
Не выпорхнуть из собственной горсти.
Расскажешь время, звук засунешь в ухо
несчастное, и будешь там плести
кресты паучие, мотать слюну из брюха,
пока не упадешь чудовищным мотком,
посылкой, куколкой - и не сумеешь выйти
из этих стен, хоть бей в них языком,
хоть жри обратно каменные нити.
2007
улей
Медсестра вынимает из уха засыпающую пчелу.
Видно мозг уже полон меда, поделен на ячейки, занят,
и медведебоязнь отныне приличествует челу,
вязкий гул восковой, электрический, полосатый.
а откроешь рот, враз вокруг никого - одни
золоченые звонкие жала, алчные думки улья,
танцы в солнечном поле, граненые ядом сны.
Медсестра кричит - нет, пчела не вполне заснула.
2007
купидон
Холодный ветер потрошит аллею,
где плоть моя целуется с твоею,
покуда мы - две бедные души -
целуемся в совсем иной глуши.
А бледные огни уже едят наш дом,
и арлекин с заржавленным багром
бежит по улице, что снится нам обоим
как купидон - такое же слепое
не правосудие, так равенство. Давай
открой глаза, цветущая трава,
сгори, увянь, опять глаза открой -
глянь, как багром пробило нас с тобой.
2007
цветоводство-1
Стекло, горящее синим, безоблачным, ненадежным.
Глазное яблоко сверкает, поет как фужер с водой
под влажным солнечным пальцем, а ставшая зрячей кожа
стонет октавой ниже, граничащей с темнотой
однолетних растений, тоже - глупых и безмятежных,
живущих на подоконннике в стакане слепых корней,
становящихся то лиловым, то розовым, то кромешным
фиолетовым бархатом, раскачивающимся в окне.
2007
цветоводство-2
Следящий по темному небу полет фосфорических баб -
не пахарь уже и не ухарь, и не хома сапиенс мерзкий,
текущий, как черная жижа, по граду, где жуть и стрельба,
где в небо уходят дымы, где про цвет узнаешь из пореза -
когда уже хлынула, выцвела... поздно совсем узнаешь,
что радуга лишь начиналась вот с этого красного света,
и выла под тусклою кожей - дракон, переливчатый сплошь,
все время летевший сквозь небо, которого, думалось, нету.
2007
сепия
Отсутствие цвета, отсутствие контура, рябь
застоявшейся сепии, далей нестрашных и пыльных,
исцарапанных, сломанных, где наши тени парят
на границе из пепла и соли. Мы кажется были
вместе с душами пойманы этой машинкой, где свет
превращается в прямоугольники едкого праха
в слюдяную избушку, домишко, где нас уже нет,
а снаружи нас нет и подавно. От нюха до паха
перерубленных шторкою, вытравленных серебром
из трехмерного в плоское, свернутое в рулончик,
позабытых... Мы кажется были, и думали про
разноцветное завтра, светящееся и непрочное.
2007
забритие лба
Горловое пение сизых чердачных окон,
лающих лестниц раскатистые пролеты.
Девушкам мясо тем слаще, чем оно -
пушечнее, расстрельнее, животней.
Навсегда их коротко. Форева их как-то янг.
Ну и ладушки: какая печаль похожему
на любого другого - настолько, что слово "я"
похоронено под ставшей дешевле кожею.
Ну кому, ну какая здесь может упасть печаль.
Поди, разбери, какого сидорова накрыла
то ли статистика, то ли апрель в грачах,
пролетающих над выстроенными в затылок.
2007
имаго
Смотри, голова раскалывается, и сморщенный, влажный мозг
дрожит, расправляется, и крылья с нарисованными глазами
пляшут в огромном пространстве, где сладко горит ожог
солнечный, затягивающийся... Темнеющий, полосатый,
пятнистый, все менее четкий, словно тихо тонущий мир -
в сумерках, в безразличии, с выеденной сердцевиной -
удаляется, словно кокон с доспевающими людьми,
круглый, синий.
2007
бардо даст простраций
В кармане медленно крошится мел.
Падая, можешь закрыть глаза,
чтобы сон продолжался и день летел
за чертой, остановкой дыханья за,
чтобы та же усталость темнела там
за кривыми буквами, в вязком гуле
перепрятанной речи, и темнота
пробиралась к червивому сердцу улиц,
в муравьиное думанье всем числом,
в антитезис, заживо жрущий тезис,
переплавив нас в слабоумное зло
на мильонах ножек, прозрачных, мерзких.
То бардо даст простраций, то выйдет зверь
из расплава. Спляшем, покуда идол.
Где мой мел, я сейчас нарисую дверь
где придется, открою и просто выйду.
2007
альфабет
Музыка: две души у людовищ на континенте Му
механический ветер подземных пустот,
перелетные птицы из греков в ахею.
в темноте и не вспомнить, какой нынче год,
календарь, альфабет, исчисленье.
просто возишь стилом по дощечке, пока
ветер гонит с полей спорынью прямо в полис.
вот и чудится, дикое пишет рука -
надышался как пифия, скоро и голос
не вполне человеческий будет свистеть
в голове, как обычно, когда дует с юга,
и подземные птицы лететь и лететь
средь аиды дворцов с поездами и скукой.
2007
кот без имени, имя без кота
Упражнение. Вспомнить кота, убежавшего жизнь тому.
Игрушки, потерявшиеся при переезде.
Части себя, исчезающие, уходящие ныть во тьму.
Сон, уже никому не снящийся, ведь из песни
можно выкинуть слово - а новое выкинет еще пять -
там, глядишь, и печаль обновится до безымянной
и отслаивающейся как краска, поскольку хвать -
это кто-то совсем другой, звучащий, живой и крайний.
Память как слабоумное эхо, перевернутое, скачущее,
надышенное стекло проглядывает и затягивается опять
диафрагмою изморози, за которой ребенок плачущий,
рисующий котика, уже начинающий забывать.
2007
грамота
предположим бох сжалился посылает тебе зарю
страницу с езыками огненными непревратными
повторяет ее бесконечно вешает на каждый крюк
ему что луна что гвоздь что бронза руки над градами
что над весями сук осиновый что над нами граненый штык
что фабричный дым что едритская в душу бонба
предположим вокруг горят и говорят кусты
деревья трава скоты полевые и неба оба
и одно говорит пшла овца начинаю пасти волков
ни добра ни зла ни оглядки все кровь и песни
а другое лелеет птиц а горящая высоко
золотая грамота им как берег реки отвесный
вот и определились со всех четырех сторон
хмуро скалится воля да все поминает мать
тусклый шляпник идущий по ртутному морю вон
постепенно сходя с ума
2007
скорлупа
Пришей нас с краю ниткою железной.
Упавший дом обнюхала луна,
и воздух ухнул, сдвинулся, отрезал
и переставил головы волхвам.
Чем старше бох, тем толще скорлупою,
изъеденней ходами. Этот край
раскрошится, а выданной башкою
разговоришься, ляжешь как икра
на белый хлеб. Никто не съест, и глянешь -
ни хлеба нет, ни бледных едоков,
ни воздуха где речь, бессмысленное пламя,
течет, как лимфа бледная, в покой.
2007
