да просеивал буковки, звездочки, пустоту, частоты.
Не говорилось тебе с людями - у васи Спас,
у петра пистолет, а у маши внутри зиготы.
Ну а фигли в них? нифига. Одинаковое оно сплошь:
где ты, друг? - здеся я, видишь тулово в синей кепке.
А не то, так какая разница, главное повезло
не находиться нигде, а лишь в этой горсти нелепой,
что больней, чем нигде.
Космонавт говорит: Сестра,
если ты весь мир, это значит, что у тебя нет места
остановиться, но ты не движешься - все места
это тоже ты, и тебе точно так же тесно.
Ну а хочешь, меняемся - такой же сжимающийся мир,
походи для понта с кошелкой, глядя на непонятные
дни и ночи с взрывающимися или гаснущими людьми,
переложенные облачной ватою.
2007
огонек
Просыпаешься запертым в лоб,
где ни эха, ни зги, ни покоя.
Море синее бьется об столб
побелевшей от страха башкою.
Можешь гулям умишко крошить,
ждать гостинцев с огнями на палке.
Можешь гвоздиком божу прибить
(тоже ж бабочка, только не жалко).
Поцелует ли ангел дотла,
скажешь после: да блин, так и было.
Что ж ты шепчешь: "никто тебе я"
жопу вдоль прорезающей силе.
2007
лимб
Эмалевый глаз государев на тинистой вате музейной,
в глухих панорамах, как в лимбе, персоны из серого воска -
испуг незапамятный вылит. Записан, сожжен и рассеян,
как речь человечья, как хрупкая птичья, невнятные вовсе
мышиные шепоты, посулы - норы у них с медяками,
там мутные бусины, косточки, детские зубки кривые
на нитках истлевших. А глубже уже начинается камень,
точней темнота, где откроешь глаза - и окажешься вием.
2007
план физический
самоцветною птицей горящей в зеленых тенях,
острым звуком стеклянным осколком в разинутом ухе
летне-синего неба (а сдернешь - там ночь и казна
несусветная - взял бы да нетути духа)
посмотри что мигнет над кротовой червивой землей,
чешуею и слизью припадочной пеной морскою,
над сверчковым кибуцем поющим в башке нежилой
где фигасе - ни эха ни зги не покоя.
не успеешь так падай лицом в календарный бурьян
на физический план так сказать от которого тоже
штырит до смерти если втянуться - а вымолвишь я
значит врач опоздал опоздал опоздал и похоже -
возвращаться домой где на ощупь кровать и вода,
в мемуарные выселки с острой бензиновой гарью
недалекой дороги пылящей оттуда сюда
в ртутном свете гудящем и старом.
2007
соль
Солнце почти любовь — не греет еще, но уже слепит.
Вытянешь вдох свой — нитку из неба зимнего, шерстяного.
Темно-синяя кожа Нут с соленой испариной звезд горит
за старым марлевым облаком, вытертым до основы.
Обещанья вспархивают от губ — мотыльки, обезумевшая слюда.
Наши тайны просты, одинаковы на просвет, на любом прочитаны
языке — как на пламени письма с млечными строками, ябеды в никуда,
песенки про любовь, соляные, межевые, хлебные челобитные.
Вам, подземные — бледный цветок, золотая фольга да прядь.
Вам, высокие — шепот, буковки, огоньки, голова повинная.
Монета воде, чтобы вспомнила, а огню — то, что может взять
и отнести это небу, солью горячей на кожу синюю.
2007
внутри кита
как иона, запомнивший перистый, голубой зевок
этой бледно-чухонской, чахоточной, летней дали,
зазимуешь в сумерках, размокающих и усталых,
что все дальше в воды, где зыбко и глубоко.
где переболевши речью - ни говорить,
ни понимать не хочешь, ни перетекать из мозга
стеклянистой слюной в пространство, в котором просто
пытаешься не раствориться, покуда еще внутри.
ну какая здесь весть, если слышится только гул
одуревшей крови, безъязыкое пенье древней
земноводной коры, для которой любое время -
наступившее, болезненно твердеющее в мозгу.
2007
сжимая тапок
золоченая муха, лакированный самурай.
ни любови, ни жалости, ни надежды.
живешь, потому что так вышло. умираешь, когда пора.
например сейчас, на стекле с синевой безбрежной.
ни победы, ни поражения - твои пра-пра
и так далее внуки еще переставят фишки.
золоченая муха, лакированный самурай
с драгоценной маской, в доспехе вышитом.
2007
контур
Хватайся за, роняй в метель тетрадей:
осенней пустотой доедены ландо,
утопли катера, остепенились ляди,
затерлась музыка. Эфебищное бздо
наследует не жызнь, а, скажем, некий фокус:
гляди, как накрывает с головой
сверкающая ткань, и, подождав немного,
вдруг падает - под нею никого.
Поставьте нас к стене и обведите светом,
першащим мелом сна, дымящейся травой:
свинцовой нитью лепета, продетой
там, за глазами, где всегда покой.
2007
песочница
Материк синих туч в голове, ойкумена моя, мой полис,
я же помню тебя хуторком, домишком, безлюдой чащей,
когда думки наши, волчата в кустах, зайчики в праздном поле
еще не сожрали друг дружку, кусались не по-настоящему.
Я же помню лужей то дикое ясно море, в котором мы
не утонем - утонули уже, обжились, обросли лучами,
бахромой, плавниками; а я тебя помню дорожкою от луны,
ябедою из песочницы, где-то там, в провинции беспечальной,
где то песок в глазах, то весна, то сепия позапрошлого,
по улицам вот-вот двинуться алиены, роботы, космонавты,
освобожденные негры, воссозданные рамзесы с кошками,
и, случайно попавшие в кадр, я и ты в незапамятном платье.
2007
родина темная ночь
С неба камни, рыбы, вода, золотая пыль,
отсеченные пальцы и головы - там воюют;
электрический ветер, сны для совсем слепых,
и немного света - видишь, слеплена наживую
эта земля из свиста, нечеловечьих снов,
из уходящей жизни, трепета и тумана,
из пережженной плоти, из полупонятных слов
родины-ночи, просвечивающей с изнанки.
Ну так стой себе твердо на непонятно чём -
то земля нас проглотит, то выплюнет море сине,
то голова безродная закатится на плечо
и прирастает - я пробовал - очень сильно.
2007
радуга
заболевшего дяденьку режут на части врачи,
ничего не находят, помимо опаски и жизни,
что, как битая тара, хрустит и ломает лучи
на зеленый и желтый, и тут же на синий и рыжий.
приходящий к нам с правдой рискует не вспомнить кем был,
запевающий песню закончить ее "...во саду ли,
в огороде ли сильный сей гад малых сих соблазнил
и плесать и молиццо ему со всей дури."
сцуко, это любофь - только стань как стекло, белый свет
превращается в радужных змей и укусы печали,
да все глубже вгрызается врач, и сияют в листве
все ответы, как в самом начале.
2007
звездочка шеол
Здесь по левую сторону - правая, а позади та же муть,
что уставилась в очи, а может пустое лицо на затылке
смотрит в несовершенное прошлое, что еще может свернуть,
обежать по короткой дорожке да выскочить - хищною былью,
болью, битым бутылочным горлом, зубастой собакой больной -
оттого все перфектней грядущее, все совершенней, былинней,
оттого старички все хрипят да пугают детишек войной -
тихо тлеющим солнцем шеола под нами, болтливою глиной.
2007
белая тень
На каком языке, хрящами и связками каких фонем,
шестернями, горячим маслом многорычажных грамот,
многорылой рукой теневого танцора, лающей на стене -
на каком языке ты поймешь нас - выкрикнутых и прямо
если
