Принесли карты, Олоне разложил перед собой два десятка унций, достал из-за пояса кинжал и вонзил его в стол.
– Ну и ну! – зашептались меж собой присутствующие. – Вот так отчаянный!
– Сеньоры, – проговорил Олоне, – за нами, керетарцами, не заржавеет. Любой скажет, мы не лыком шиты, как и все, кто из глубинки. Но у нас там ходят слухи, только без обид, что вы, прибрежные жители, не гнушаетесь поправлять фортуну, стоит ей отвернуться от вас. А посему должен вас предупредить, чисто по-дружески: хоть мне и нравится расставаться с деньгами добровольно, я очень не люблю, когда их забирают у меня против моей воли.
– Что это значит? – с усмешкой вопросил неизвестный, о котором мы говорили выше.
– Это значит, кабальеро, – объяснил Олоне, не сводя с него глаз, – что, как только чья-то рука покусится на мое золото, я мигом пригвозжу ее к столу.
– Любопытно было бы поглядеть, – заметил незнакомец.
– А вы попробуйте – и тут же убедитесь, причем самым недвусмысленным образом.
Питриан никак не мог взять в толк, к чему клонит его друг, но он знал Олоне не первый год и понимал – тот не станет затевать ссору по пустякам, поэтому он решил внешне держаться как ни в чем не бывало, но в случае чего сразу прийти ему на выручку; тем более что он тоже как будто признал среди незнакомцев двоих и не мог избавиться от мысли, что от них можно ждать худого в любую минуту.
– Эй, уймись, Мастрильо! – гаркнул Эль Гато-Монтес. – И не вздумай затевать склоку с нашим кабальеро. Он прав, хотя его слова не имеют к нам никакого отношения, потому как все мы тут люди порядочные, черт побери!
Заручившись столь своеобразным патентом на добропорядочность, разбойники приосанились и горделиво расправили усы: никто не бывает более щепетильным в вопросах чести, чем отпетые мошенники.
Игра началась. Все ее участники знали толк в монте, так что борьба за столом завязалась жаркая. К тому же, вопреки впечатлению, какое противники двух наших друзей производили своей внешностью, в карманах у каждого из них водилось золотишко, и в изрядном количестве.
Партия, разыгранная с такой горячностью, закончилась через два часа в пользу Олоне, а вскоре удача и вовсе переметнулась на его сторону. И все золото противников сложилось перед ним в одну поблескивающую груду, от которой игроки были не в силах оторвать горящих глаз.
Играли без удержу – пили умеренно. Но, несмотря на хваленую воздержанность испанцев, то ли от чрезмерного азарта, то ли вследствие разгоряченной, затхлой обстановки, страсти накалились до крайности, и вот уже игроки стали ощущать первые признаки опьянения. А игра между тем шла своим чередом – ставки сперва удваивались, потом утраивались, и так беспрерывно.
Мешая карты, покуривая и беседуя с противниками, Олоне краем глаза наблюдал за манипуляциями сеньора Мастрильо: он уже не раз видел, хотя не подавал вида, как рука этого кабальеро боязливо тянулась к его груде золота и тут же резко отдергивалась, как будто сей «чистюля» испытывал – нет, не угрызения совести, а страх: что, если Олоне и правда приведет свою угрозу в исполнение.
Между тем Олоне следил за ним неотрывно, как кот за мышкой. И вот уже Мастрильо оказался совсем на мели: не успел он бросить на сукно свои последние шесть унций, как в мгновение ока их проиграл!
Тасуя карты, Олоне на миг отвернулся, чтобы попросить Питриана плеснуть ему в стакан, и Мастрильо, улучив мгновение, потянулся рукой к заветному золоту – но тут же взревел от дикой боли.
Быстрый, как молния, Олоне пригвоздил к столу его руку с пригоршней золота.
– Я же предупреждал, – холодно сказал он.
– Goddam![76] Чертов ублюдок! By God! – завопил Мастрильо, напрочь позабыв от гнева и ярости свою роль и пытаясь схватиться за рукоятку кинжала, чтобы выдернуть его из руки.
Олоне удерживал кинжал крепко.
– А это еще что такое? – воскликнул флибустьер с блестяще разыгранным изумлением. – И кто же это тут у нас? Англичанин! Безбожник гринго! Избави бог! Сеньоры, да этот тип – лазутчик ладронов! Как он к нам затесался?
Очевидцев происшедшего охватило сильнейшее смятение. Эль Гато-Монтес не знал, что и сказать. Действительно, его товарищ выдал сам себя. Теперь будоражило всю залу, куда набилась тьма народа, привлеченного звоном золота и захватывающей игрой.
Питриан с холодной невозмутимостью рассовал по своим карманам золото, сваленное в кучу перед Олоне, потому как не знал, чем все может закончиться, и решил осторожности ради спрятать выигрыш подальше от алчущих взглядов зрителей.
Меж тем кровь потоком хлестала из раны презренного негодяя, корчившегося в ужасных муках, ибо боль его была нестерпима. К тому же он видел, что публика была явно настроена против него: все это скопище висельников, которые не отступили бы ни перед каким преступлением, прониклось суеверным страхом перед вероотступником и невольно пятилось от него.
Эль Гато-Монтес счел уместным вмешаться. Дело осложнилось не на шутку – он и сам мог вот-вот оказаться в опасности.
– Сеньор кабальеро, – обратился он к Олоне, – я вдвойне признателен вам за то, что вы разоблачили этого мерзавца. Во-первых, потому, что он совершил гнусную кражу, а вдобавок вы вывели его на чистую воду. Все мы здесь люди почтенные и не допустим, чтобы такой вот embustero[77] избежал кары, которую заслужил по справедливости. Вытаскивайте кинжал, сеньор. Клянусь именем всех присутствующих кабальеро, как только мы выйдем отсюда, этот негодяй будет предан правосудию, которое настоятельно его требует.
Олоне презрительно усмехнулся, выдернул кинжал, обтер клинок о стол и сунул его обратно себе за пояс; а что до Мастрильо, побледневшего как полотно, он тотчас лишился чувств. Двое товарищей обмотали ему руку кушаком, чтобы остановить кровь, и по знаку Эль Гато-Монтеса вынесли его из комнаты. Мало-помалу суматоха, вызванная случившимся, улеглась; все вернулись кто к своей игре, кто за свой стол – в зале остались только дон Педро, глубоко восхищенный поступком Олоне, сам Олоне, Питриан и Эль Гато-Монтес.
– Ну что ж, идемте, сеньоры, – проговорил дон Педро, – думаю, нам здесь больше нечего делать!
– И я так считаю, – согласился Олоне. – Пошли!
Они встали и двинулись через залу под заискивающе подобострастные прощания разбойничьей публики; а когда оказались на улице, Эль Гато-Монтес без лишних церемоний подошел к
