В тот миг, когда испанец выбежал к воде, он обернулся в последний раз, приставил ружье к плечу и выстрелил в ближайшего к нему флибустьера.
В то же самое мгновение вскинулось и ружье Дрейфа – грянул выстрел, и испанец упал на песок. Не прошло и пяти минут, как флибустьеры уже склонились над ним; они связали его по рукам и ногам, благо он не сопротивлялся, потому как был без сознания.
Дрейф неспешно направился к этому человеку, в котором, как ему показалось, он признал врага. Подойдя к нему, он остановился, опустил «гелен» прикладом на землю и, опершись на дуло, со странным выражением воззрился на бледного, безмолвного человека, распростертого у его ног. Лицо у флибустьера сделалось землистым; брови нахмурились, соединившись на переносице, и, печально покачав головой, он молвил надтреснутым голосом:
– Я не ошибся, это он! Хотя двадцать шесть лет минуло с того рокового дня, как мы виделись последний раз, я не смог бы его не узнать: это точно он!
Прошло несколько минут, в течение которых флибустьер, в чьей голове пробудился целый сонм воспоминаний, казалось, напрочь забыл о том, где он и с кем.
Наконец он тяжело поднял голову, поднес руку ко лбу, словно для того, чтобы прогнать мучительные воспоминания, и обратился к своим товарищам.
– Братья, – сказал он, – оставьте меня наедине с этим человеком. А сами возвращайтесь в букан Польтэ, я вас скоро нагоню.
– Но?.. – хотел было возразить Данник.
Дрейф метнул в него взгляд, полыхнувший как молния.
– Я же сказал, что хочу остаться один! – угрожающим тоном повторил он.
Флибустьеры послушались и покорно отошли подальше.
Только Данник, памятуя о дружеском расположении к нему со стороны хозяина, решился сказать слово:
– А ежели поймаем другого, с ним-то что делать?
Дрейф вздрогнул, но мигом овладел собой.
– Ты прав, – сказал он. – Сумеете его схватить – ведите прямо сюда. Я здесь пробуду еще час. А теперь иди и больше не докучай.
На сей раз Данник не заставил просить себя дважды.
Дрейф следил взглядом за товарищами, пока те не скрылись под кронами деревьев; засим он склонился над телом раненого и несколько секунд осматривал его рану. Старый флибустьер не собирался убивать своего врага, он хотел лишь остановить его, что ему в конце концов удалось, поэтому и рана у него была неопасная. Пуля прочертила длинную полосу, скользнув вдоль ребер, и в тело не проникла, но сила удара была такова, что сбила беглеца с ног, а сознание он потерял от болевого шока.
Дрейф омыл ему рану, сдвинул края разорванной кожи; потом, по примеру карибов, смочил водой пригоршню земли, смял ее в лепешку и, приложив ее к ране, крепко прижал; после этого он обрызгал лицо раненого водой.
Этих нескольких капель хватило вполне, чтобы тот очнулся.
Лицо его слегка тронула краска, он глубоко вздохнул и открыл глаза.
В первое мгновение раненый без всякого выражения в глазах огляделся кругом, но скоро мысли его пришли в порядок – к нему вернулась память; наконец его исполненный лютой ненависти, пылающий взгляд остановился на лице Дрейфа – флибустьер уже успел занять свое первоначальное положение и глядел на поверженного врага со смешанным чувством жалости и гнева.
– Почему ты не убил меня? – проговорил раненый, силясь сесть, но тщетно: мешали путы.
– А ты здесь какими судьбами? – в свою очередь спросил Дрейф.
– Если мы и дальше будем продолжать в том же духе, то вряд ли поймем друг друга, – с горькой усмешкой ответил раненый.
– А разве мы когда-нибудь понимали друг друга? – также с горечью бросил Дрейф. – Тот, кто был с тобой и за кем погнались мои работники, твой братец, верно?
– Да.
– Стало быть, вы оба выжили! И оба избежали моей мести. И вот спустя столько лет пытаетесь снова развязать войну, хотя уже однажды стали ее жертвами.
– Какая разница! Прошлого больше нет, каким бы жестоким оно ни было. Да и кто знает, может, нам еще повезет поквитаться с тобой.
– А ты все такой же, Гастон, – с саркастической усмешкой продолжал Дрейф. – Разглагольствуешь о войнах, победах и при этом забываешь: ведь это ты у моих ног, в моей власти, и, будь у меня желание, а оно, возможно, скоро появится, я мог бы запросто от тебя избавиться. Да и кто мне помешает, – прибавил он, хладнокровно перезаряжая ружье, – всадить тебе пулю в голову?
– Ты сам. Пожелай ты меня убить, давно бы уже убил, ведь ты не из тех, кто откладывает месть на потом. И не пытайся меня запугать, Людовик: я знаю тебя лучше, чем ты себя самого. Несмотря на все мои ухищрения, ты узнал меня или решил, что узнал, и захотел убедиться, что не ошибся, вот и погнался за мной. А когда ты стрелял, тебе ничего не стоило уложить меня на месте, но ты этого не сделал, потому что не хотел, потому что ты решил, что я знаю какую-то тайну, которую тебе нужно было узнать.
– Верно, Гастон. И мне отрадно видеть, что прозорливость тебе с годами ничуть не изменила. Что ж, для меня большая честь – потягаться со столь сильным противником.
– Оставь свои колкости, Людовик. Не будь я ранен и связан по рукам и ногам, как бык, которого ведут на бойню, и если б стоял перед тобой с оружием в руках, эти слова в твоих устах, возможно, и были бы сродни ядовитым стрелам, но в теперешнем положении они звучат всего лишь как жалкая насмешка, недостойная ни тебя, ни меня. Так что не глумись над лежачим. Я в твоих руках – отомсти же мне! Но сделай это как человек благородный, а не разбойник.
– На сей раз ты прав: лежачего и в самом деле бить грешно. Тем более что ты сам сказал – у тебя есть некая тайна, и я хочу ее знать.
– А что, если я ее тебе не открою?
– О, тогда!.. – проговорил Дрейф, крепко сжимая дуло ружья.
– Полно! Не будем переходить на угрозы и на личности. Надеюсь, ты не сомневаешься в том, что я тебя совсем не боюсь и готов полностью смириться с участью, которую ты мне уготовил? Так вот, основываясь на этом, мне нетрудно доказать, что я куда сговорчивее тебя. Ты узнаешь мою тайну. Ты же знаком с герцогом де Ла Торре?
