Еще через несколько дней является портниха примерять новое платье, она старается изо всех сил, но застегнуть его не может… Призывают горничную. Приложив две лошадиные силы, портниха и горничная совершают тринадцатый подвиг Геракла, однако между крючком и петлей все равно зияет щель в два дюйма. Неумолимая портниха объявляет Каролине, что ее талия изменилась в размерах. Каролина, воздушная Каролина, вот-вот сделается похожей на госпожу Дешар. Попросту говоря, она толстеет.
Каролина впадает в отчаяние.
«Неужели у меня будут такие же рубенсовские телеса, как у этой жирной госпожи Дешар? Но каков негодяй Адольф! Наконец-то я поняла, он хочет меня раскормить, чтобы я никому не смогла понравиться!»
Отныне Каролина соглашается ездить в Итальянский театр, она готова иметь там свою треть ложи, но теперь она находит очень изысканным есть мало и отказывается пировать вместе с мужем.
«Друг мой, – говорит она, – женщине хорошего тона не подобает часто бывать в таких местах… В подобные заведения можно зайти разок, шутки ради, но посещать их постоянно?.. Какая гадость!»
Борель и Вери, виртуозы поваренного искусства, теряют ежедневно тысячу франков выручки оттого, что не завели особых ворот для экипажей. Если бы можно было въехать в одни ворота, а выехать через другие, высадив даму у подножия элегантной лестницы, какое множество посетительниц являлись бы в рестораны в сопровождении превосходных, толстых и богатых посетителей!..
АксиомаКокетство – враг обжорства.
Вскоре Каролине надоедает театр, и одному дьяволу известно, чего ей там не хватает. Простите Адольфа! Мужу ведь далеко до дьявола.
Добрая треть парижанок скучают на театральных представлениях; если не считать кое-каких шалостей, что им там делать? Неужели со смехом вкушать плоды непристойностей – вдыхать пряные ароматы грубой мелодрамы – восхищаться декорациями и проч.? Многие из дам по горло сыты музыкой и ездят в Итальянский театр только ради певцов или, если угодно, ради того, чтобы сравнивать мастерство разных исполнителей. Театры держатся другим: самими женщинами, которые до и после спектакля являют собой зрелище, достойное внимания. Только тщеславие заставляет отдать целых сорок франков за три часа сомнительного удовольствия в душном помещении, не говоря уже о риске простудиться по выходе на улицу. Но показать себя, покрасоваться на глазах у пяти сотен мужчин!.. Вот превкусная сласть, как сказал бы Рабле.
Однако чтобы самолюбие могло собрать этот драгоценный урожай, нужно, чтобы на женщину обратили внимание. А между тем если жена сидит рядом с мужем, на нее никто не смотрит. Каролина с горечью обнаруживает, что весь зал не сводит глаз с женщин, которые являются в театр без мужа, с женщин эксцентрических. Как бы она ни старалась, во что бы ни наряжалась, какие бы позы ни принимала, награда оказывается слишком мала сравнительно с усталостью, затратами и скукой, и вскоре Каролина охладевает к театру, как прежде охладела к ресторанам: от вкусных блюд Каролина толстела, от театра она желтеет.
В этом случае Адольф (или всякий другой человек на месте Адольфа) уподобляется тому лангедокскому крестьянину, который страшно мучился от болозени (или просто-напросто мозоли – но на крестьянском наречии название звучит куда более выразительно). Этот крестьянин засовывал ногу как можно глубже между самыми острыми камнями и говорил своей болозени: «Чертова болячка! ты ко мне привязалась, так вот же тебе в ответ!»
«Право, – говорит Адольф, совершенно сбитый с толку, в тот день, когда жена без всякой причины отвергает его предложения, – хотел бы я знать, чем вам угодить?..»
Каролина с высоты своего величия бросает взгляд на мужа и, выдержав паузу, достойную актрисы, изрекает:
– Я не страсбургская гусыня и не жирафа[588].
– По правде говоря, для четырех тысяч франков в месяц можно найти лучшее применение, – отвечает Адольф.
– Что ты хочешь сказать?
– Если пожертвовать хотя бы четверть этой суммы почтенным каторжникам, юным воришкам, выпущенным из тюрьмы, или честным преступникам, можно прославиться не хуже человека в коротком синем плаще[589], – продолжает Адольф, – а таким мужем молодая жена может гордиться.
Эта фраза хоронит любовь, а потому Каролина принимает ее очень плохо. Следует объяснение. Занимательные подробности этой и ей подобных сцен изложены в следующей главе, заглавие которой вызовет улыбку и у любовников, и у супругов. Однако если существуют желтые лучи[590], отчего бы не существовать дням, окрашенным в этот сугубо супружеский цвет?
Желтые улыбочки
В этих широтах вам предстоит участие во множестве маленьких интермедий, вставленных в большую брачную оперу; вот их образец.
Однажды вечером после обеда вы сидите вдвоем, а поскольку вы уже очень много раз оставались вдвоем, у вас с языка слетают кое-какие язвительные словечки.
– Берегись, Каролина, – говорит Адольф, которому не дает покоя мысль о стольких бесполезных тратах, – мне кажется, что твой нос имеет наглость краснеть дома ничуть не меньше, чем в ресторане.
– Ты сегодня не слишком любезен!..
Общее правилоНикакому мужу не удается дать дружеский совет никакой жене, даже своей собственной.
– Видишь ли, милая, ты, должно быть, слишком туго шнуруешься, это вредно для здоровья.
Лишь только мужчина произнесет эту фразу, любая женщина (поскольку знает, что корсеты делаются из гибкого материала) немедленно хватает свой корсет за нижний край и оттягивает его со словами:
– Смотри, сюда руку можно просунуть! Я никогда не шнуруюсь слишком туго[591].
Именно так и говорит Каролина.
– Ну, значит все дело в желудке.
– Что общего у желудка с носом?
– Желудок – это центр, который сообщается со всеми нашими органами.
– А разве нос тоже орган?
– Конечно.
– В таком случае твой орган в настоящую минуту служит тебе очень скверно… (Она поднимает глаза и пожимает плечами.) Послушай, Адольф, что я тебе сделала?
– Ровно ничего; я просто шучу, но не могу тебе угодить, вот беда, – отвечает Адольф с улыбкой.
– А моя беда состоит в том, что я вышла замуж за тебя. Зачем я не вышла за другого?
– Я с тобой совершенно согласен.
– Если бы я носила другую фамилию и имела наивность, кривляясь перед зеркалом, сказать, как делают кокетки, если желают выведать, нравятся они мужчине или нет: «Что-то у меня нос покраснел», – ты бы ответил мне: «Как можно, сударыня, вы на себя клевещете! Во-первых, это совершенно незаметно; а во-вторых, это отлично подходит к вашему цвету лица… Да и вообще после обеда такое случается со всеми!» – а потом воспользовался бы поводом осыпать меня комплиментами… Я ведь тебе не говорю, что ты растолстел, что у тебя щеки красные, как у каменщика, а я люблю мужчин бледных и худощавых?..
