– Столько шуму из-за капли природной киновари, – восклицает Адольф. – Вини в этом Господа Бога, которому заблагорассудилось положить больше краски в одном месте, чем в другом, а не меня… ведь я тебя люблю… и хочу, чтобы ты была само совершенство, и потому кричу тебе: «Берегись!»
– В таком случае ты любишь меня чересчур сильно, потому что в последнее время только и делаешь, что говоришь мне разные гадости, унижаешь меня под тем предлогом, что якобы желаешь избавить меня от несовершенств… Пять лет назад тебе ничто не мешало считать меня совершенством…
– По-моему, ты более чем совершенство, ты прелесть!..
– Несмотря на избыток киновари?
Адольф, видя, что от жены веет гиперборейской стужей, ставит стул поближе к ней. Каролина, которой приличия не позволяют встать и уйти, подбирает юбку, как бы желая показать, что между ней и Адольфом – пропасть. Некоторые женщины проделывают это с вызывающей дерзостью; однако жест их может иметь два разных значения: если бы речь шла о висте, мы бы сказали, что женщина делает либо приглашение, либо ренонс[593]. В данный момент Каролина делает ренонс.
– Что с тобой? – спрашивает Адольф.
– Хотите выпить воды с сахаром? – спрашивает Каролина, озаботившаяся вашим здоровьем и исполняющая (поневоле) роль служанки.
– С какой стати?
– У вас желудок плохо варит, вы, должно быть, очень мучаетесь. Может, добавить вам в стакан воды с сахаром каплю водки? Доктор говорил, что это превосходное средство…
– Что-то ты слишком тревожишься о моем желудке!
– Он в центре, он сообщается со всеми органами, он подействует на сердце, а потом того и гляди на язык.
Адольф встает и принимается молча расхаживать по комнате; он размышляет о том, что у жены его откуда-то взялось остроумие; день ото дня она становится все сильнее и все язвительнее; она так мастерски овладела искусством досаждать и перечить, что ее боевая мощь приводит Адольфу на память сражения Карла XII с русскими[594]. Между тем гримаса на лице Каролины его тревожит: кажется, она вот-вот лишится чувств.
– Вам дурно? – спрашивает Адольф, уступая голосу великодушия – того чувства, которое женщины всегда оборачивают себе на пользу.
– Конечно, если после обеда муж расхаживает перед тобой, как маятник, тошнота к горлу подступает. Но вы всегда так: вам не сидится на месте… Смешно, право… Все мужчины большие сумасброды…
Адольф садится у камина подальше от жены и погружается в размышления: ему представляется, что брак – степь, поросшая крапивой.
– Ты что же, дуешься?.. – осведомляется Каролина, понаблюдав четверть часа за мужней физиономией.
– Нет, исследую, – отвечает Адольф.
– Какой же у тебя скверный характер! – говорит она, пожав плечами. – Неужели это из-за того, что я сказала насчет твоего живота, талии и пищеварения? Ты разве не понимаешь, что я просто хотела тебе отомстить за твою киноварь? Если судить по тебе, мужчины кокетливы ничуть не меньше женщин… (Адольф безмолвствует.) Право, очень мило с вашей стороны – перенимать наши свойства… (Адольф молчит.) Я шучу, а ты злишься… (она смотрит на Адольфа), ты в самом деле злишься… А я вот не такая: не могу вынести мысли, что тебя хоть немного обидела! Между прочим, мужчина бы никогда не догадался, что твою грубость можно объяснить дурным пищеварением. Это не мой Додоф[595], это его животик так раздулся, что обрел дар речи… А я и не знала, что ты у меня чревовещатель…
Каролина смотрит на Адольфа с улыбкой: Адольф сидит как каменный.
– Нет, ни за что не засмеется… И вот это вы на своем языке называете мужчина с характером… О, насколько же мы, женщины, лучше вас!
Она усаживается Адольфу на колени, и он не может не улыбнуться. Эту долгожданную улыбку, добытую едва ли не с помощью паровой машины, Каролина немедленно обращает против мужа.
– А теперь, дружок, признай, что ты неправ! – говорит она. – Зачем дуться? Мне ты нравишься такой, как есть! Для меня ты такой же стройный, как в день нашей свадьбы… даже еще стройнее.
– Каролина, если муж и жена обманывают друг друга насчет таких мелочей… если делают уступки и не злятся, не краснеют… знаешь, что это означает?
– Что же? – спрашивает Каролина, встревоженная драматическим тоном Адольфа.
– Что они меньше любят друг друга.
– О! толстое чудовище, теперь я поняла: ты злишься, чтобы я поверила, что ты меня любишь.
Увы! скажем честно: Адольф говорит правду, но говорит ее тем единственным способом, каким можно ее высказать, – шутя.
– Зачем было меня мучить? – спрашивает она. – Если я что-то делаю не так, разве не лучше мне это объяснить ласково, а не так грубо, как ты (она повышает голос): «У вас нос покраснел!» Так поступать нехорошо! Тебе на радость скажу, как твоя любимая Фиштаминель: «Это не по-джентльменски!»
Адольф хохочет и идет на мировую; он так и не сумел понять, что нравится Каролине и как привязать ее к себе, зато он начинает понимать, чем его привязывает Каролина.
Нозография виллы[596]
Приятно ли это – не знать, что нравится твоей законной жене?.. В провинции еще водятся простодушные женщины, которые сами, без лишних просьб объясняют, чего им хочется и что им нравится. Но в Париже почти всем женщинам доставляет удовольствие видеть, как мужчина старается угадать их чувства, капризы и желания (три слова, обозначающие одну и ту же вещь!) и мечется, кружит, рыскает, не находит себе места и впадает в отчаяние, точно собака, потерявшая хозяина.
Несчастные называют все это быть любимыми!.. А думают при этом, как Каролина: «Интересно, как он выпутается?»
Именно это происходит с Адольфом. Между тем достойнейший, превосходнейший Дешар, образцовый муж-мещанин, приглашает Адольфа и Каролину на новоселье в свой прелестный загородный дом. Один литератор вложил в эту восхитительную виллу, свою развесистую прихоть[597], сто тысяч франков, а Дешары воспользовались случаем и купили ее на аукционе за одиннадцать тысяч. Каролина жаждет обновить шляпу с перьями, напоминающими плакучую иву: такая шляпа должна прекрасно смотреться в тильбюри. Маленького Шарля оставляют на попечение бабушки. Слуг отпускают со двора. Каролина и Адольф отправляются в путь: погода им улыбается, небо голубое, а белоснежные облачка его только украшают. Наша чета вдыхает свежий воздух, нормандский битюг, чувствуя наступление весны, пускается рысью. Вот наконец и Марна, по соседству с Виль-д’Авре[598]; здесь находится гордость Дешаров – точная копия флорентийской виллы в окружении швейцарских лугов, но без альпийских неудобств.
– Бог мой! какое счастье – иметь такой загородный дом! – восклицает Каролина, прогуливаясь в прекрасных лесах, окружающих Марну и Виль-д’Авре. – Глаз радуется и душа поет!
Поскольку под рукой у Каролины нет никого, кроме Адольфа, она берется за Адольфа и тот вновь становится ее Адольфом. И вот она уже скачет, как козочка, вот она уже
