И внезапно глядит мужу прямо в глаза: этот ясный, прямой взгляд все равно что шпага, вонзаемая в самое сердце.
– А чем, по-твоему, я мог заниматься?.. Сбывал фальшивые деньги, входил в долги, вышивал по канве?
– Откуда же мне знать? Я угадывать не умею! Ты мне сто раз говорил, что я для этого слишком глупа.
– Еще того не хватало! Я шутил, а ты обижаешься. Как это по-женски.
– Ты о чем-нибудь договорился? – спрашивает она, делая вид, что чрезвычайно интересуется делами.
– Нет, ни о чем…
– Сколько же человек ты повидал?
– Одиннадцать, не считая всех тех, кто прогуливался по Бульварам.
– Зачем ты так говоришь?!
– А зачем ты спрашиваешь так, как будто последние десять лет служила следователем?..
– Я просто хочу, чтобы ты рассказал мне о том, что сделал за день, меня это развлечет. Думаешь, мне здесь весело? Ты меня оставляешь одну с утра до вечера, и я умираю от скуки.
– Ты полагаешь, что рассказ о моих делах тебя развлечет?
– Раньше ты мне рассказывал обо всем…
За этим легким дружеским упреком прячется желание Каролины непременно выведать у Адольфа те серьезные вещи, какие он скрывает. Адольф принимается описывать свой день. Каролина искусно делает вид, будто его не слушает.
– Как же ты давеча говорил, что потратил семь франков на кабриолеты, а теперь толкуешь про фиакр? – восклицает она в тот миг, когда наш Адольф начинает завираться. – Ты, верно, нанимал его по часам[603]? И разъезжал по делам в фиакре? – спрашивает она с насмешкой.
– А что, мне в фиакрах ездить запрещено? – удивляется Адольф и продолжает свой рассказ.
– А к госпоже де Фиштаминель ты не ездил? – Каролина вдруг и совершенно неучтиво перебивает его в самой середине чрезвычайно путаного объяснения.
– С какой стати мне к ней ездить?..
– Мне бы это доставило большое удовольствие; я как раз хотела узнать, отделан ли уже ее салон…
– Отделан.
– Ах, так, значит, ты к ней ездил?
– Нет, мне это сказал ее обойщик.
– Ты знаешь ее обойщика?..
– Да.
– Кто же это?
– Брашон[604].
– Значит, ты встретил его на улице?..
– Да.
– Но ты же мне сказал, что ездил в экипажах?
– Но, детка, чтобы нанять экипаж, нужно его най…
– Понятно, значит, ты его нашел в фиакре…
– Кого?
– Я говорю о салоне… или о Брашоне! Все едино, и то, и то одинаково правдоподобно.
– Ты что же, не хочешь дослушать до конца? – восклицает Адольф, надеясь длинным рассказом усыпить подозрения Каролины.
– Я услышала более чем достаточно. И вот что я тебе скажу: ты уже целый час врешь, как коммивояжер.
– Я больше ничего не буду рассказывать.
– Мне уже все ясно, я узнала все, что хотела. Ты говоришь, что виделся со стряпчими, с нотариусами, с банкирами: ничего подобного! Если я завтра навещу госпожу де Фиштаминель, знаешь, что она мне скажет?
Каролина не сводит глаз с Адольфа; но Адольф выдерживает ее взгляд с обманчивым спокойствием; тогда Каролина забрасывает удочку в надежде выловить улику.
– Так вот! она скажет мне, что имела удовольствие тебя видеть… Боже мой! какие же мы несчастные! Никогда нам не узнать, чем вы заняты… Мы сидим дома как пришитые, а у вас там дела! Хорошенькие дела!.. Раз так, я тебе тоже могу рассказать о делах, и они уж будут получше твоих!.. Да, отличный пример вы нам показываете!.. Говорят, что женщины развратны… Но кто их развратил?
Тут Адольф пытается, глядя на Каролину в упор, остановить поток ее красноречия. Но Каролина, точно лошадь, подхлестнутая ударом кнута, распаляется еще пуще прежнего и достигает бравурности россиниевского финала.
– Надо же, как славно придумано! Запереть жену в деревне, а самому проводить время в Париже в свое удовольствие. Вот, значит, в чем причина вашей любви к загородным домам! А я-то, простая душа, всему поверила!.. Но вы правы, сударь: у деревни есть свои выгоды! И не только для вас. Жена может ими воспользоваться не хуже мужа. Вам – Париж и фиакры!.. Мне – леса и их сень… Право, Адольф, мне это нравится, я тебе очень благодарна…
Битый час Адольф выслушивает эти язвительные речи.
– Ты закончила, дорогая? – спрашивает он, воспользовавшись моментом, когда Каролина, задав риторический вопрос, качает головой.
Тогда Каролина в самом деле заканчивает разговор; она восклицает:
– Я сыта деревней по горло; ноги моей здесь больше не будет!.. Но я знаю, чем все кончится: вы, конечно, сохраните за собой этот дом, а меня оставите в Париже. Ну что ж, по крайней мере в Париже я смогу позабавиться, пока вы будете разгуливать по лесам с госпожой де Фиштаминель. Тоже мне, вилла Адольфини: шесть раз обойдешь вокруг лужайки, и уже тошнит; воткнули в землю ножку от стула и ручку от метлы и ждут от них тени… Стены в шесть дюймов шириной: жарко, как в печке! А муж на семь часов уезжает в город! Вот тебе и вся вилла!
– Послушай, Каролина…
– Если бы, по крайней мере, ты честно мне сказал, чем ты сегодня занимался!.. Ты просто меня плохо знаешь: я буду паинькой, а ты мне скажи все как есть!.. Я тебя заранее прощаю, что бы ты ни сказал.
Адольф до брака имел связи с женщинами; он слишком хорошо знает, чем кончаются подобные признания, и потому говорит:
– Хорошо, я тебе все скажу…
– Ну наконец-то! Умница!.. Я буду любить тебя только сильнее!
– Я провел три часа…
– Я так и знала… у госпожи де Фиштаминель?..
– Нет, у нашего нотариуса, который нашел мне покупателя; но мы так и не сговорились: он хочет купить загородный дом со всей обстановкой; а после я отправился к Брашону, чтобы узнать, сколько мы ему должны…
– Ты на ходу сочиняешь этот роман!.. Посмотри мне в глаза!.. Я завтра съезжу к Брашону.
Адольф нервно вздрагивает.
– Старое чудовище! У тебя еще хватает наглости смеяться!
– Я смеюсь над твоим упрямством.
– Я завтра поеду к госпоже де Фиштаминель.
– Ради Бога! Езжай куда хочешь!..
– Грубиян! – вскрикивает Каролина и выходит из комнаты, утирая слезы.
Отныне загородный дом, о котором Каролина так страстно мечтала, – не что иное, как дьявольское изобретение Адольфа, западня для козочки.
Убедившись, что переспорить Каролину невозможно, Адольф предоставляет ей говорить все что угодно.
Два месяца спустя он продает за семь тысяч франков виллу, которую купил за двадцать две! Но все-таки он с прибылью: теперь он знает, что и загородный дом – не то, что нравится Каролине.
Дело становится серьезным: на гордыне и чревоугодии, двух монашеских грехах, сыграть не удалось! Природа со всеми своими рощами, лесами и долинами, с парижской Швейцарией и искусственными реками заняла Каролину от силы на полгода. Адольф готов отречься от власти и взять на себя роль Каролины.
Восемнадцатое брюмера супружеской жизни[605]
Однажды утром Адольф принимает судьбоносное решение позволить Каролине самой отыскать то, что ей нравится. Он отдает ей бразды домашнего правления со словами: «Делай что хочешь». Он заменяет самодержавную систему конституционной, абсолютную
