Адольф мог бы и дальше терзать «Клевер»; у Каролины стоит звон в ушах, она чувствует себя так, как будто бросилась в Сену с моста Искусств и пытается выплыть с десятифутовой глубины.
Еще одна разновидностьКаролина, мучимая ревностью, в конце концов обнаружила тайник Адольфа, который, не доверяя жене и зная, что она распечатывает его письма и шарит в его ящиках, решил утаить от когтей брачной полиции свою переписку с Гектором.
Гектор – школьный друг Адольфа, он женат и живет в департаменте Нижняя Луара.
Адольф поднимает коврик, покрывающий его письменный стол; коврик этот обшит руками Каролины, а сделан из синего, черного или красного бархата; цвет, впрочем, тут совершенно не важен, а важно то, что Адольф хранит под ковриком свои письма к госпоже де Фиштаминель и к своему другу Гектору.
Листок бумаги – штука тонкая; бархат – ткань мягкая, непрозрачная… Увы! все эти предосторожности ничего не стоят. На всякого черта найдется чертовка; в аду кого только нет! Каролине помогает сам Мефистофель – иронический демон, способный устроить пожар на любом письменном столе и отыскать самые незаметные связки ключей в самых потаенных тайниках!
Каролина нащупала лист бумаги между бархатом и столом: вместо письма к госпоже де Фиштаминель, уехавшей на воды в Пломбьер, ей попадается письмо к Гектору, и она читает следующее:
Любезный Гектор,
Мне жаль тебя, но ты поступаешь правильно, когда рассказываешь мне о трудностях, в которых ты погряз.
Ты не сумел понять разницу между провинциалкой и парижанкой. В провинции, друг мой, вы постоянно пребываете наедине с женами и со скуки всей душой предаетесь счастью. Это большая ошибка: счастье – омут, и кто в семейной жизни достиг его дна, тому уже не вынырнуть.
Сейчас ты поймешь почему; позволь для краткости объяснить тебе, что я думаю о твоей жене, с помощью притчи.
Однажды я ехал в «кукушке» из Парижа в Вильпаризи[681]; расстояние в 7 лье, тяжелая колымага, хромая лошадь, на козлах одиннадцатилетний мальчишка. Соседом моим в этом плохо закрытом сундуке был старый солдат.
Ничто не забавляет меня так сильно, как возможность с помощью такого буравчика, как вопросительный знак, извлечь из каждого кучу поучений, анекдотов и сведений, от которых все жаждут избавиться, и выслушать все это с видом внимательным и восторженным; у каждого, от крестьянина до банкира, от капрала до маршала Франции, есть в запасе своя история.
Я заметил, что эти сосуды, полные познаний, особенно охотно опустошаются, когда погружаются в дилижансы или «кукушки» – в любые экипажи, запряженные лошадьми: ведь на железной дороге никто бесед не ведет.
Судя по тому, каким манером мы выехали из Парижа, нам предстояло находиться в дороге еще часов семь; итак, развлечения ради, я развязал язык старому капралу. Он не умел ни читать, ни писать; все его истории были для меня внове. И что же? дорога пролетела незаметно. Капрал участвовал во всех кампаниях, он сообщил мне небывалые факты, которыми пренебрегают историки.
О дорогой мой Гектор, насколько же практика выше теории! Среди прочего я расспрашивал его насчет несчастной пехоты, которой требуется больше мужества для маршей, чем для боев; вот ответ капрала, из которого я исключил многочисленные лишние слова:
«Когда, сударь, в наш 45-й, который Наполеон прозвал Грозным (дело происходило в первые годы правления императора, когда пехоте требовались стальные ноги), присылали парижан, у меня был свой способ узнать, кто из них останется в 45-м, а кто нет. Первые никуда не спешили, оставляли позади шесть жалких лье в день, не больше и не меньше, а назавтра готовы были продолжать путь. Вторые, чересчур бойкие, одолевали за день десять лье, рвались к победе и с полдороги попадали в госпиталь».
Бравый капрал думал, что говорит о войне, а на самом деле говорил о браке; так вот, ты, любезный Гектор, оказался в госпитале, не одолев и половины пути.
Вспомни, как сетовала госпожа де Севинье, отсчитывая сто тысяч экю господину де Гриньяну, чтобы он соизволил взять в жены одну из самых хорошеньких жительниц Франции. «Впрочем, – подумала она, – ему ведь придется брать ее ежедневно, до скончания ее дней! Право, это стоит сотни тысяч экю!»[682] Увы, разве не должно это устрашить самых отважных?
Любезный мой товарищ, супружеское счастье, как и счастье народов, зиждется на невежестве. Оно не что иное, как блаженство, исполненное условий отрицательных.
Если я живу счастливо с моей малышкой Каролиной, то лишь благодаря строжайшему соблюдению того благословенного принципа, который так настоятельно проповедует „Физиология брака“. Я решился вести свою жену дорогой, проложенной по снегу, вплоть до того счастливого дня, когда неверность сделается для нее труднодостижимой[683].
В том положении, в которое ты себя поставил и которое походит на положение Дюпре, с самых первых своих выступлений в Париже принявшегося петь во всю грудь, вместо того чтобы, подобно Нурри, довольствоваться фальцетом и делать ровно столько, сколько нужно для покорения публики[684], тебе, я полагаю, следует избрать следующий путь…»
На этом письмо обрывалось; Каролина вернула его на место и поклялась, что ее обожаемый Адольф дорого заплатит за верность гнусным принципам «Физиологии брака».
Отсроченное блаженство
Эта неприятность обнаруживается в жизни замужней женщины достаточно часто и имеет достаточно много разновидностей, так что ее можно назвать типической.
Каролина, о которой пойдет речь в этой главе, очень набожна, она нежно любит своего мужа, муж полагает даже, что она любит его чересчур нежно; впрочем, это супружеское фатовство, а то и вызов: жалуется он только молоденьким приятельницам жены.
Если в дело вмешивается католическая религия, все обретает чрезвычайно серьезный характер. Госпожа де *** сказала своей юной приятельнице, госпоже де Фиштаминель, что ей пришлось побывать у своего духовника с чрезвычайной исповедью, и тот наложил на нее епитимью, так как счел, что она совершила смертный грех.
Дама эта, каждое утро ходящая к мессе, – женщина тридцати шести лет, худощавая и угреватая. У нее большие черные бархатные глаза и темная верхняя губа, впрочем, приятный голос, приятные манеры, благородная походка; одним словом, она женщина хорошего рода.
Госпожа де Фиштаминель, с которой госпожа де *** сдружилась (почти каждая набожная дама покровительствует какой-нибудь женщине, слывущей легкомысленной, под тем предлогом, что намерена обратить ее
