мне бояться нечего…» Быть может, она рассчитывала услышать от меня возражения? Я, однако, спорить не стал. Итак, мы убедили друг друга, что нас соединяет самая невинная дружба, и ничто иное. «Однако мне показалось, что давешнее происшествие в карете испугало вас?» – спросил я. «О, меня не так легко испугать!» – «И вы нисколько не обиделись?» – «Что я должна сделать, чтобы вас в этом убедить?» – «Подарить мне поцелуй, которым случай…» – «Охотно, иначе вы из самолюбия вообразите, будто я вас боюсь…» Поцелуй был мне дарован… С поцелуями вечно случается то же, что и с признаниями: за первым последовал второй, за ним третий… они множились, прерывали беседу, заменяли ее; они уже не оставляли времени даже для вздохов… Затем наступила тишина… Мы услышали ее, ибо тишину можно услышать. Не произнеся ни слова, мы поднялись и пошли дальше. «Пора домой, – сказала она, – с реки дует ледяной ветер, нам это ни к чему…» – «Я полагаю, что для нас он не опасен», – отвечал я. «Пожалуй. Не важно, идемте домой». – «Значит, вы хотите вернуться в замок ради меня? Вы, вероятно, хотите защитить меня от гибельных впечатлений, какие подобная прогулка может внушить… мне… одному…» – «Вы очень скромны!.. – рассмеялась она. – И приписываете мне чувства уж слишком тонкие». – «Вы полагаете? Что ж, если так, вернемся; я этого требую». (Неловкие речи, извинительные в устах двух существ, старающихся говорить вовсе не о том, что их волнует.) Итак, она заставила меня повернуть к замку. Я не знаю – или по крайней мере не знал в ту ночь, – тяжело ли далось ей это решение, хорошо ли она его обдумала и разделяла ли ту печаль, какую испытывал от подобной развязки я; как бы там ни было, на обратном пути мы, не сговариваясь, замедляли шаг и возвращались назад безрадостно, недовольные друг другом и самими собой. Мы не знали, на что или на кого пенять. Мы не имели права ни требовать, ни просить чего бы то ни было один у другого. Мы даже не могли облегчить душу упреками. Ссора пришлась бы нам очень кстати. Но из-за чего нам было ссориться?.. Тем временем, молча пытаясь отыскать способ освободиться от столь некстати взятых на себя обязательств, мы приближались к замку. Мы уже собирались переступить его порог, как вдруг госпожа де Т*** сказала: «Я вами недовольна!.. Я открыла вам всю свою душу, а вы ответили мне черной неблагодарностью!.. Вы не сказали ни слова о графине. А ведь говорить о тех, кого любишь, так сладостно!.. Я выслушала бы вас с таким сочувствием!.. Это – наименьшая услуга, какую я могу оказать вам теперь, когда я лишила вас ее общества…» – «Разве я не могу бросить вам тот же упрек?.. – перебил я свою спутницу. – Если бы, вместо того чтобы посвящать меня в подробности странного примирения с мужем, в котором я играю столь диковинную роль, вы рассказали мне о маркизе…» – «Постойте!.. – воскликнула она. – Если вы хоть немного знаете женщин, то должны понимать, что, когда дело идет о признаниях, их ни в коем случае нельзя торопить… Вернемся к вам. Счастливы вы с моей подругой?.. Ах, боюсь, что нет…» – «Отчего же, сударыня, верить вместе с толпой слухам, какие ей угодно распускать?» – «Оставьте притворство. Графиня куда откровеннее вас. Такие женщины, как она, щедро делятся секретами своей любви и именами поклонников, особенно когда имеют дело со скромниками вроде вас, сохраняющими их победы в тайне. Я далека от мысли упрекать графиню в ветрености; однако недотрога может быть не менее тщеславна, чем кокетка… Ну скажите же мне все начистоту, неужели вы совершенно счастливы?..» – «В самом деле, сударыня, становится холодно; вы ведь собирались домой?..» – спросил я с улыбкой. «Вы полагаете?.. Странно. А по-моему, нынче очень тепло». Она снова взяла меня под руку, и мы снова куда-то пошли; я брел рядом с ней не разбирая дороги. Тон, каким она говорила со мной о своем любовнике и моей любовнице, наша поездка сюда, сцены в карете и на садовой скамейке, ночное время, полумрак – все лишало меня покоя. Во мне боролись самолюбие, желание и отрезвляющие доводы разума, а вернее всего, я просто был слишком взволнован, чтобы дать себе отчет в собственных ощущениях. Меж тем спутница моя продолжала говорить со мной о графине; я, охваченный самыми противоречивыми чувствами, молчал, а госпожа де Т*** принимала мое молчание за согласие с ее словами. Наконец кое-какие ее замечания заставили меня опомниться. «Как она тонка! – говорила госпожа де Т***. – Как изысканна! В ее устах коварная издевка выглядит веселой шуткой, неверность кажется плодом рассудительности, уступкой благопристойности; она держится любезно, но принужденно, в ней мало нежности и совсем нет искренности; от природы она любвеобильна, а от ума – недотрога; она резва, осторожна, ловка, легкомысленна, переменчива, как Протей, и мила, как Грация, она увлекает и ускользает. Сколько ролей перепробовала она на моих глазах! Скольких поклонников, говоря между нами, обвела вокруг пальца! Как тешилась над бароном, как морочила маркиза! Она связалась с вами, чтобы раздразнить этих двоих, которые были уже готовы с ней порвать: она слишком долго ими помыкала, и они успели ее раскусить. Но тут она ввела в игру вас, заняла их мысли вами, побудила их к новым выдумкам, привела вас в отчаяние, пожалела, утешила… О! Как счастлива та женщина, что умеет отлично ломать комедию, не вкладывая в представление ни грана подлинного чувства! Впрочем, счастье ли это?..» Последняя фраза, сопровождавшаяся многозначительным вздохом, довершила удар, нанесенный рукою мастера. Я почувствовал, как с глаз моих спадает повязка, но не заметил, что ее место тотчас заняла другая. Любовница моя показалась мне лицемернейшей из женщин, а ее подруга – существом чувствительным. Из моей груди тоже вырвался вздох – мог ли я знать, к чему он приведет?.. Спутница моя, казалось, пожалела о том, что огорчила меня и нарисовала такой портрет соперницы: ведь я мог подумать, будто ею движет зависть… Не помню уж, что я отвечал, ибо я уже мало что понимал из того, что слышал, однако, как бы там ни было, исподволь мы ступили на широкую дорогу чувства и начали наше странствие так издалека, что сделалось решительно невозможно предугадать, когда оно закончится. К счастью, одновременно мы ступили на тропинку, которая вела к притаившемуся на краю террасы садовому павильону – приюту любви. Мне описали его обстановку. Какая жалость, что нельзя войти внутрь: нет ключа! За увлекательной беседой мы и не заметили, как подошли к павильону совсем близко; выяснилось, что он не
