Нервические припадки отнимают очень много сил и случаются с каждым днем все реже; романтизм победил.
Иные флегматичные мужья, которые любят жену в течение долгих лет, потому что экономно расходуют свои чувства, ухитряются справиться и с мигренями, и с неврозами, но эти величественные гении встречаются крайне редко. Они верные последователи апостола Фомы, который желал вложить персты в раны Иисуса Христа, и потому недоверчивы, как самые завзятые атеисты. Презирая коварство мигреней и ловушки неврозов, мужья эти внимательно вглядываются в разыгрываемую перед ними комедию, изучают мастерство актрисы, заставляющее ее поступать так, а не иначе, а постигнув устройство всего механизма, легким касанием приводят в движение какой-либо противовес и с его помощью без всякого труда определяют, с подлинной болезнью они имеют дело или с обычным супружеским балаганом.
Впрочем, пусть даже муж свершит нечеловеческий подвиг и разоблачит все выдумки, какие подсказывает женщинам неукротимая любовь, его все равно сразит наповал еще одно страшное оружие, к которому женщина прибегает лишь в крайнем случае, ибо ей, можно сказать, претит собственными руками разрушать свою власть над мужем; оружие это пропитано ядом и так же гибельно, как секира палача. Итак, мы приступаем к последнему параграфу этого Размышления.
§ 3. О целомудрии в его отношении к бракуПрежде чем говорить о целомудрии, было бы, пожалуй, нелишне выяснить, в самом ли деле оно существует. Не скрывается ли за ним умелое кокетство? Не равносильно ли оно простому желанию свободно распоряжаться своим телом, как можно было бы подумать, приняв во внимание, что половина женщин, населяющих земной шар, ходят полуголыми? Не является ли оно лишь одной из химер, рожденных жизнью общественной, как утверждал Дидро, напоминавший, что целомудрие всегда отступает под натиском болезни и нищеты?[491]
Все эти утверждения нетрудно опровергнуть.
Один остроумный автор недавно выдвинул предположение, что мужчины куда более целомудренны, чем женщины. В подтверждение своей мысли он привел много хирургических доводов, но для того, чтобы доводы эти удостоились нашего рассмотрения, следовало бы на какое-то время вверить мужчин попечениям хирургов женского пола[492].
Еще более сомнительна мысль Дидро.
Отрицать существование целомудрия потому, что оно исчезает в тех испытаниях, которых не выдерживает, пожалуй, ни одно человеческое чувство, – все равно что отрицать жизнь потому, что человек смертен.
Признаем за обоими полами право обладать целомудрием и попытаемся понять, в чем же оно заключается.
Руссо почитал целомудрие одной из форм кокетства, с помощью которого самки завлекают самцов[493]. Это мнение также представляется нам ошибочным.
Писатели XVIII века, бесспорно, оказали обществу огромные услуги, однако их философия, основанная на сенсуализме, не проникла дальше кожного покрова человека. Они исследовали лишь внешний мир и по одной этой причине задержали на некоторое время нравственное развитие человека и прогресс той науки, начала которой содержатся в Евангелии, с каждым годом постигаемом ревностными приверженцами Сына Человеческого все глубже.
Постижение таинств мысли, открытие органов души человеческой, размышления над геометрией ее сил и проявлениями ее мощи, исследование ее способности перемещаться отдельно от тела, переноситься в любую точку земного шара и видеть без помощи органов зрения, наконец, познание законов ее динамики и физического воздействия – все это составит славный вклад грядущего столетия в сокровищницу человеческих знаний. Нынче мы, возможно, лишь раскапываем огромные глыбы, из которых впоследствии некий могучий гений сложит прекрасное здание.
Итак, ошибка Руссо была ошибкой его века. Он объяснил целомудрие узами, связующими живые существа друг с другом, меж тем как следовало объяснять его нравственными узами, связующими живое существо с самим собой. Целомудрие столь же мало поддается анализу, сколь и совесть, и, быть может, читатели получат о нем некое инстинктивное представление, если мы назовем его совестью тела: ведь как совесть обращает к добру наши чувства и мельчайшие движения нашей мысли, так целомудрие управляет нашими физическими действиями. Поступки, которые не только ущемляют наши интересы, но и нарушают законы совести, оскорбляют нас куда больнее, чем все прочие, а повторяясь неоднократно, пробуждают ненависть. К тем же самым последствиям приводят в любви, являющейся не чем иным, как средоточием всей нашей чувствительности, действия, противные целомудрию. Если, как мы попытались доказать (см. «Брачный катехизис» в Размышлении V[494]), крайнее целомудрие – одно из условий долговечности брака, ясно, что отсутствие целомудрия для брака гибельно. Однако если автор «Физиологии» обосновал этот принцип с помощью долгих рассуждений, женщина применяет его на практике по большей части машинально, ибо общество, всегда и во всем идущее навстречу человеку внешнему, с детства прививает женщинам целомудрие, кладя это чувство в основание всех других. Поэтому с того мгновения, как это бескрайнее покрывало, скрадывающее природную женскую грубость, падает, женщина исчезает. Душа, сердце, ум, любовь, грация – от всех этих совершенств не остается и следа. В том положении, в каком дочь Таити пленяет девственной наивностью, европейская женщина вселяет отвращение. Это и есть последнее оружие, к которому прибегает жена, желающая истребить в сердце мужа остатки супружеской любви. Она черпает силу в собственном уродстве, и если от любовника она тщательнейшим образом скрывает все, даже самые незначительные тайны своего туалета, то перед мужем с радостью предстает в самом невыгодном свете.
Именно с помощью этого страшного оружия жена ваша станет изгонять вас из супружеской постели. Госпожа Шенди не имела в виду ничего дурного, когда напомнила отцу Тристрама о незаведенных часах[495], ваша же супруга нарочно будет перебивать вас вопросами сугубо практическими. Там, где прежде царствовали движение и жизнь, воцарятся покой и смерть. Любовная сцена превратится в сделку, которую будут долго обсуждать и едва ли не заверять у нотариуса. Впрочем, на других страницах нашей книги мы не раз доказывали, что ясно видим комизм иных переломных моментов супружеской жизни, а потому на сей раз позволим себе пренебречь всеми теми забавными нелепостями, какие наверняка разглядела бы муза Вервилей и Марциалов[496] в коварстве женских ужимок, в оскорбительной дерзости женских речей, в цинизме иных ситуаций. Смеяться здесь было бы слишком грустно, хотя грустить – слишком смешно. Если женщина доходит в супружеской жизни до подобных крайностей, значит, между нею и ее мужем пролегла пропасть. Однако иные женщины от природы так обаятельны, что сохраняют некое тонкое и комическое изящество даже
