– Одри, – произнесла я.
– Что – Одри?
– Она остановила своего отца – то есть он на самом деле наверняка не хотел меня пристрелить, – но все-таки она остановила его. Может, если я позвоню и застану ее одну, она сможет мне что-нибудь рассказать.
Я потянула Финча в сторону ближайшей кафешки и жестом попросила его зайти внутрь и оставить меня ненадолго. Мой телефон почти разрядился, но я все равно в тысячный раз набрала номер Эллы, пользуясь тем, что Финча нет рядом, и приготовилась снова прослушать сообщение ее голосовой почты.
Но не услышала его. Вместо того в трубке повисла долгая пауза, за ней последовал щелчок, и сердце мое заколотилось где-то в горле. Потом механический голос сообщил, что этот номер больше не обслуживается.
Я тяжело оперлась на стояк пожарного гидранта, надвинув кепку еще ниже на лоб, чтобы козырек скрывал лицо. Я уже знала, что Сопредельные могут проникать туда, где я сплю, подбрасывать мне пугающие снимки и заставлять ворон служить себе почтальонами. Но отключение номера моей матери – это было чем-то настолько конкретным, укорененным в реальности, что напугало меня едва ли не больше всего остального.
Наконец, когда сердце мое перестало бешено колотиться, я позвонила Одри и была настолько готова услышать ее голосовую почту, что онемела от удивления, когда Одри мне ответила.
– Алиса?
– Одри! Ты взяла трубку.
– Ох, Господи, я до сих пор не могу поверить, что папа угрожал тебе пистолетом! – она говорила быстро и суматошно. Я легко могла представить ее лицо, накрашенное и взволнованное, в рамке аккуратно уложенных волос.
– Одри, у меня телефон разряжается. А мне нужно срочно узнать от тебя, что случилось с мамой.
– Я должна была тебе еще вчера вечером позвонить, но не могла отделаться от отца. Он этот пистолет последние сутки из рук не выпускает. Спорим, что еще немного – и он нечаянно отстрелит себе яйца.
Я была рада слышать, что она разговаривает почти как прежняя Одри, но времени на пустую болтовню у меня не было.
– Одри, пожалуйста, сосредоточься. Что с моей мамой?
– Ох, прости. Извини. Я до сих пор не в себе. Мы сейчас на пути к нашему дому в Хэмптонс… упс, так, я тебе этого не говорила. Мы остановились пообедать, и я в уборной. Я только что съела ролл с лобстером, в котором не меньше девятисот калорий. Наверно, это шок так действует?
Я так крепко сжимала телефон, что его края глубоко врезались в ладонь.
– Одри, моя мама.
– Господи, извини еще раз! Значит так, после обеда я забежала домой, потому что, ну, мне было надо…
Одри никогда не ходит в школьный туалет по-большому. Не спрашивайте, откуда я это знаю.
– В общем, я только вошла и сразу почувствовала этот ужасный запах. Ну, ты его помнишь. Я сперва думала, что Надя забыла вынести помойку…
Я невольно сделала свободной рукой жест «ну же, скорее к делу», хотя собеседница и не могла меня видеть.
– Потом я услышала ссору – и подумала, ну, пустяки, ведь сегодня практически день развода. Но звуки были странные, Элла так никогда еще не делала – это было истерическое причитание, вроде того, извини, но ровно так оно звучало. И она все повторяла: «Прошу вас, прошу вас». Тогда я и подумала, а вдруг она разговаривает с кем-то еще?
Волоски у меня на шее стояли дыбом. Я невольно схватилась рукой за живот, который от страха скручивало холодной болью.
Одри продолжала – никогда еще ее голос не звучал так подавленно.
– Я пошла в их спальню. Там стоял папа, бледный, как смерть, у него был просто ужасный вид – как будто ему дали по голове. А твоя мама валялась на полу, вся скорчившись. И над ней стояли эти… эти двое.
– Два человека?
Голос Одри давал тонкие трещины.
– Не уверена. Не знаю. Алиса, они выглядели как люди, но, может, были и не люди вовсе. Они были целиком… неправильные. Такие, как не должно быть. У мужчины все лицо в татуировках, здоровенный мачо. Но его ноги – они были босые и все в грязи, просто гадость. И пахло от него так мерзко, что я думала, умру от этой вони. А женщина с ним… ее глаза… – Одри замолчала. Я услышала в трубке щелчки зажигалки и ее прерывистый вдох, прежде чем она снова заговорила. – Твоя мама… думаю, она их знала. Они сказали папе что-то про нее – он не говорит мне, что именно, но точно что-то очень плохое. Такое, что он сразу ее возненавидел.
– Одри, у меня телефон почти умер. Куда они ее увезли?
Секунда молчания, пока она обдумывала ответ, была для меня очень мучительна.
– На самом деле я не знаю. Сперва мы были в спальне, и я очень испугалась, а потом мы уже оказались в машине. В шикарной машине с зеркальными стеклами. Наверное, я отключилась ненадолго или что-то в этом роде. Те мужчина и женщина сидели спереди, а сзади – мы трое. По папе пот тек ручьями, я боялась, что у него будет сердечный приступ, а твоя мама держалась молодцом. Реально молодцом, Алиса. Она выглядела сильной. Больше не плакала, сидела прямо и смотрела перед собой. Потом они остановили машину и выпустили нас с отцом – это было какое-то дерьмовое предместье в Бронксе, мы сто лет не могли поймать там такси обратно – а ее оставили. И она улыбнулась мне. А, черт, она же просила передать тебе кое-что. Не знаю, что это значит, но может, ты поймешь. Ты меня слушаешь?
– Да, Одри, да! Что она сказала?
– «Передай Алисе, чтоб она держалась подальше от Орехового леса».
Я изо всех сил вжимала телефон в ухо, как будто это могло помочь мне понять, что происходит.
– Она не объяснила, почему? Она вообще что-нибудь еще сказала? Ты заметила, куда поехала машина?
Я кричала в трубку – так громко, что мужчина, сидевший на уличной скамейке, с неприязнью на меня косился. Еще одна секунда молчания – и затем невнятное бормотание с джерсийским акцентом, которое мог издавать только Гарольд.
– Папа, это женский туалет! – вскрикнула Одри в трубке. – Я говорю с Оливией!
Голос Гарольда стал громче, и телефон запищал мне в ухо – это Одри, спеша оборвать звонок, нечаянно нажала несколько кнопок. Наконец соединение разорвалось. Я не хотела навлечь на нее неприятности, но не могла не попробовать перезвонить ей еще раз. На этот раз я услышала голосовую почту.
Она больше не плакала. Она выглядела сильной… По рассказу Одри Элла выглядела как пленный генерал, которого везут к месту казни. Даже
