Анья не верила, что за этой дверью окажется ее мать, но больше идти ей было некуда. Она подняла на руки Лизбет и пронесла ее через дверной проем.
За ним оказалась комната, точно такая же, как та, из которой они вышли – но в зеркальном отражении. Анья нашла взглядом пятно на полу – оно было свежим и жидким. Она побежала через комнату, неся тело Лизбет, и открыла дверь в коридор.
Он изгибался влево, а не вправо, и светильников на стенах не было – их заменили портреты людей, которых девушка не знала. Глаза их были выжженными в полотнах дырами, а губы – красными и мокрыми. Коридор был освещен тем же тяжелым зеленым светом.
С трупом сестры на руках Анья прошла по всему дому. Он пах кровью и угольной пылью. В каждом камине шевелилось низкое зеленое пламя. На каждом столе стояли блюда с гниющим мясом или вазы с засохшими до черноты цветами, из сердцевин которых сочился желтый сок.
Когда она открыла входную дверь, то увидела, что болезнь распространилась на двор и сад. У деревьев были сухие костяные ветви, а пыль на дороге стала пеплом.
– Я сделала это, – сказала себе Анья. – Я убила мою сестру – ее смерть создала эту дверь, и дверь открылась в Смерть!
Она трудилась много часов и наконец выкопала в выжженной земле яму, достаточно глубокую, чтобы похоронить свою младшую сестру. Потом она направилась к городу, надеясь найти там хоть какую-то жизнь.
Город оказался местом странным и страшным. Там не было ни единой живой души: ни человека, ни животного. Тяжелое зеленое небо нависало над миром, окрашивая его в цвет болезни. Двери домов были закрыты, глухие ставни выкрашены в черный цвет.
Анья не встретила никого. Она не нуждалась ни в сне, ни в пище, ни в воде, а когда она провела костяным ножом по запястью, он не оставил на коже ни следа. Она забралась на крошащуюся серую крышу дома по сухим виноградным лозам, опутавшим стены, и бросилась вниз, желая убить себя.
Однако она приземлилась на каменную мостовую легко, как осенний лист, и ничем себе не навредила. Там она и лежала, молясь о смерти, хотя молитвы во рту имели горький вкус лжи, убившей ее сестру. И тогда голос снова заговорил с ней.
Прошло много времени с того часа, когда Анья лежала на полу материнской спальни и слушала пятно крови, прижимаясь к нему ухом. Много времени, больше, чем она думала. Где-то далеко умерла ее мачеха, подхватив лихорадку, и отец взял себе новую жену. Она родила ему сына.
– Ты можешь вернуть меня домой? – молила Анья.
– Ты задаешь неправильный вопрос, – ответил голос.
Он провел ее через город – обратно к могиле, которую она вырыла у крыльца отцовского дома. На могиле росло дерево – черный орех. Его шуршащая листва была единственным, что двигалось в землях Смерти. Лизбет, – прошептала Анья и положила руку на ствол деревца.
Оно зашуршало листвой, словно вздохнуло, и с ветви в руки девушке упали три ореха. Анья расколола их один за другим.
В первом орехе было зеленое атласное платье – цвета крыльев ночной бабочки.
Во втором – пара туфель, блестевших, как черное окаменелое дерево.
В третьем – прозрачный камень размером с глазное яблоко.
Когда она поднесла его к глазам, мир вокруг нее вспыхнул жизнью. День был ярким, деревья цвели, а по дороге прямо на нее ехал экипаж. Возница не мог ее видеть, но его лошадь могла – и встала на дыбы, копыта взметнулись у Аньи прямо над головой.
Она уронила камень – и вновь оказалась в земле Смерти.
Камень был окошком в мир живых.
– Делай с ним, что хочешь, – сказал голос, – но не растрать впустую дары своей сестры.
Анья подождала, пока зеленый свет сменится мраком, отмечавшим ночь в земле Смерти. Тогда она надела зеленое платье и черные башмачки, зачесала назад свои тяжелые волосы. После чего поднесла камень к глазам.
Она увидела свой дом – таким же, как в прежние времена, когда у нее были отец, мать и сестренка Лизбет. Держа перед собой камень, как смотровой глазок, она обошла дом по периметру, заглядывая в окна.
Она увидела красивую женщину, игравшую на пианино. Своего поседевшего отца, пившего шерри. И юношу – на вид чуть старше ее самой. Он был высок и тонок, уже на пороге взросления – но еще не мужчина.
Он сидел рядом с отцом, который глядел на него с гордостью, похлопывал по плечу. Глаза юноши лениво скользили по зале – по дорогой мебели, по пианино, по своей матери за инструментом, и наконец остановились на лице Аньи.
Юноша вскочил с места и подошел к окну. Когда вслед за ним подошел отец, Анья отшатнулась. Сын указывал прямо на нее – но отец, хмурясь, смотрел куда-то мимо и качал головой. Наконец он задернул занавески.
Анья в своем платье цвета блуждающих огоньков еще подождала в саду и опустила руку с камнем. Она снова стояла среди гниющих домов и сухих костей. Стоило ей поднять камень к глазам, как под ногами оказывалась зеленая трава, в которой мерцали светлячки. Она видела, как юноша идет к ней по саду – шаги его были осторожны, но взгляд упрям.
– Ты можешь задать мне один вопрос, – сказала она. – Но вопрос должен быть правильным.
– Кто ты? – спросил он.
Анья не ответила.
– Почему они все тебя не видят? – спросил он.
Анья все так же молчала.
– Ты очень красивая, – прошептал юноша наконец и потянулся, чтобы прикоснуться к ней. – Почему ты держишь руку высоко поднятой?
Анья улыбнулась ему – этой улыбке она научилась у своей мачехи. Она позволила юноше наклониться к ее губам – ближе, еще ближе – и тут она резко опустила камень и вернулась в мертвый сад.
Юноше потребовалось много ночных встреч, чтобы наконец задать ей правильный вопрос. К тому времени его глаза были мутными от бессонницы, и любовь стояла в них, как голод.
– Что я могу сделать, чтобы ты осталась здесь? – наконец спросил он ее.
Она улыбнулась и наклонилась к его уху.
Она рассказала, что нужно сделать, чтобы они могли быть вместе. Как изменить мир – ровно настолько, чтобы вернуть ее в мир живых.
«Понадобится кровь», – сказала она.
Она научила его нужным словам, повторив их трижды, чтобы он лучше запомнил. Она вложила ему в руки костяной нож. А потом смотрела, как он проводит кровоточащим запястьем по стене дома ее отца, рисуя дверь. Едва договорив заклинание, он упал, и лицо его – зеркало отцовского лица – быстро побелело.
Кровь обратилась в дверь,
