— А что говорят на Бабином торгу? — неожиданно хохотнул Мстислав, что-то припомнив. — Будто бы прогнали вы иудейских купцов с позором от себя?
— У нас все равноправны, княже. Мы и против иудеев не возражаем, однако жить на резу в ветлужски землях нельзя. Конечно, давать в долг никто не запрещает, особенно для того, чтобы помочь неимущем и страждущим, но наживаться на этом грех.
— И что ты мне проповедуешь прописные истины, тысяцкий?
— Да купцам этим лишь реза была нужна. Кроме того, у нас запрещено ставить чуждые местному люду храмы, вот и не понравились иудеям такие условия.
— Даже так? — вскинул брови Мстислав.
— Исповедовать чуждую религию у не запрещено. То есть живи, конечно, молись своим богам, но не как ветлужец. И налоги тоже плати как чужеземец. И к евреям, это относится и к католикам. Хочешь переселиться навечно - становись выкрестом, как апостолы И ученики Христа. Это, конечно, не касается мери, эрзян и черемисов, но то коренные народы и с ними по-другому нельзя, лишь ласковым словом и добрыми делами к себе переманивать их можно, — Петр облизнул пересохшие губы и продолжил. — Я свято верю, что христианство в наших землях возьмет верх над язычеством. Но мирно. К примеру, если переселенцы не держатся старой веры и соглашаются креститься, то воевода всегда берет их под свою особую защиту и выделяет вспомоществование новой христианской общине.
— А ведь верно говорит, батюшку!
— С ума сошли оба? — не удержался Мономах. — Ни монет не хватит, ни времени на такое?
— Да я не про то, чтобы брать на себя пришлых, — замахал руками Мстислав, — наоборот, мошну неплохо бы пополнить с помощью иноземцев…
Петр прокашлялся, привлекая к себе внимание, и добавил.
— Взять тех же булгарцев, Они не стесняются брать с иноверцев подушный налог, называемый джизью, так почему и нам так не поступать?
— Все! Хватит! — Мономах тяжело поднялся с кресла и вздохнул. — Устал я от вас, ваших мыслей и слов бесполезных, далее толкуйте с Мстиславом у него в Белгороде! Идите! Весной жду с товарами!
Коротко поклонившись, ветлужцы молча вышли в тут же открывшиеся перед ними двери. В горнице установилась тишина, изредка прерываемая покашливанием великого князя. Наконец, Мстислав, вскинулся.
— А и в самом деле, не пойти ли тебе отдохнуть, батюшка?
— Что думаешь про них, сыне?
— Сам не пойму.
— Вот и я не знаю, то ли выжечь их каленым, железом, то ли не связываться с юродивыми?
— От раздора с ними нам пользы никакой. Юрию они подмога, а нам пока не мешают. Да и торговля с ними может большой выгодой обернуться!
— И то правда… - махнул рукой великий князь. — Пока они за нас кликушествуют, трогать не будем.
Глава 16
Прохладный осенний ветерок стелился по берегу реки, взбивая волну и возносясь вверх по обрыву кручеными пыльными порывами. Навес над головой изредка хлопал, но удовольствие отдыха нисколько не портил.
Ни мошкары, ни надоедливых служек.
Даже голоса из разбитого в степи воинского стана доносились сюда приглушенно словно через пуховую подушку.
На душе было спокойно, словно бы вихри событий этого года не шерстили ее вдоль и поперек.
Подняв пиалу с душистым отваром, Селим Колын чуть дунул на горячий напиток и улыбнулся.
Что еще надо человеку, чтобы спокойно встретить старость?
Ох, много! Но основная часть работы уже сделана. Власть взята, и почти бескровно...
Шамгун ныне в далеком Биляре, пусть тот и называется многими Великим Городом. Селим же остался в не менее царственном Булгаре на берегу Идели, фактически получив бразды правления от державы.
А начинался восход его звезды довольно прозаично.
После того, как Айюбая били, а его куманов прогнали в степь, чуть-чуть не вырезав род хана до последнего колена, царь Адам стал благоволить Селиму. Даже поставил его сына, Анбала[48], наместником Сувара.
Мальчишка с детства был капризным и заносчивым, терпеть не мог государственные дела, а потому его сразу опутали суварские казанчи[49], с которыми он предавался всевозможным усладам. В отличие от Селима, который начал свой путь мужчины и воина еще в батышской[50] крепостице Мосха, Анбал не умел ничего. Точнее, он научился лишь потакать чужим капризам.
Но в этом, как оказалось, были и преимущества.
Не, насытившись богатством провинций и местными увеселениями, казанчии Сувара захотели сделать его сына царем, причем вовлекли в столь опасное дело и марданцев?
А те уже пришли к нему, Селиму. А к кому еще? Кроме потомков Адама только мужи его рода имели право встать во главе державы.
Переговоры шли тяжело, пришлось поступиться многим, но в итоге Селим возглавил заговор и сразу вовлек в него Балуса, который уже устал быть наместником в Учеле, и хотел вернуться на родину, в Мардан.
Это произошло еще до смерти царя Адама, который, несмотря на все благоволение к Селиму, не смог побороть его вражду, глубоко скрытую под покровами покорности. Тот всегда помнил,кто скинул его отца с престола и из-за кого его род скрывался у батышцев, влача жалкое существование.
И даже когда два года назад Адам умер и царем стал его сын Шамгун, ничего не изменилось. По мнению Селима, их династии было не место на троне.
Да и сама обстановка располагала к этому. В то время многие субаши[51], пострадавшие от куманских набегов, стали просить о послаблении в разорительных платежах. Некоторые даже стали изгонять сборщиков податей, а в самом Буляре подняли бунт.
Взойдя на трон, Шамгун решил силой подавить недовольство и вызвал кусыбай[52]. Однако его предводитель Субаш, отказался убивать беззащитных землепашцев и тогда царь, в раздражении распустил его рать, единственную, способную противостоять любому врагу. Бунт в столице был подавлен наемными. казанчиями, с радостью - принявшими участие в расправах над мирными жителями, но восстания то
