Я боюсь открыть глаза и увидеть перед собой распростертую целину ада. Даже это меня бы не удивило.
Только когда в памяти всплывает душевая кабина, переполненная кровью, у меня появляются силы что-то предпринять, хотя бы ради того, чтобы задавить это воспоминание. Я слишком хорошо понимаю, что стоит мне начать рыдать по Бекс, я могу никогда не остановиться.
Так что я заставляю себя сесть, кряхтя от боли из-за тысячи кроулианских порезов, и подтягиваю колени к груди, как бы защищаясь от того, что ждет впереди.
Только тогда я открываю глаза.
Ада нет. По крайней мере, нет его вокруг меня. Под пепельным небом густая чаща серых лесов тянется к горизонту, изрубленному холмами. (Элеанор: Несмотря на боль, я ужасно стараюсь писать как можно лучше. Я ведь действительно хочу, чтобы меня запомнили как хорошего писателя. Но сейчас я сомневаюсь в каждом своем шаге, так что, если ты заметишь что-то неудачное, пожалуйста, измени или удали. Я доверяю твоему вкусу.)
Я сижу на заросшем травой обрыве, расстояние до земли – примерно с два дерева. Этот массив непроходимого леса слишком безжизненный и угрюмый для Калифорнии. Но с чего бы мне возвращаться обратно в Калифорнию? Ведь только что я, кажется, побывал в 1983 году в Саффолке. Мне вспоминаются слова Тони Бонелли: «Она может все, Джек. Все. Она может отправить тебя куда угодно, в любой момент».
В любой момент.
Деревья голы и тянутся к небу кривыми…
Кривыми узловатыми пальцами.
Но нет, возможно, я ошибаюсь. Пейзажи часто похожи друг на друга. Я могу быть где угодно.
Только я качусь по проложенным рельсам. За каждым событием есть своя безумная причина.
Я разворачиваюсь на холодной почве и вижу тыльную стену церкви.
Здание нависает прямо надо мной. Шпиль указует к небесам. Цветные стекла витража прозрачны в своенравных лучах солнца.
Мне не по себе, но в то же время есть некое странное успокоение в том, что я оказался в знакомом месте.
Я все еще сжимаю в руке телефон. Он сообщает мне время: два часа тридцать шесть минут… тридцать первого октября.
Хэллоуин. День, который я твердо намеревался оставить в прошлом.
Мой череп стягивает невидимым обручем, пока я рассматриваю сцену, изображенную цветными стеклами витража. Иисус в пустыне. Из глубин памяти всплывает комментарий отца Примо Ди Стефано: «Это Христос во время сорокадневного поста в пустыне».
Я выдержал двадцать дней после Хэллоуина. И вернулся сейчас на двадцать дней назад. Остается вычислить сумму слагаемых.
Лучше не думать о себе в контексте Иисуса Христа. Ае только этого и надо.
Из глубины церкви слышится смех. Безудержный гортанный хохот, выплеснувшийся, как вулканическая лава. Он заставляет меня остолбенеть.
Этот смех звучит в точности как мой.
Я покрываюсь гусиной кожей, вглядываюсь в окно и бегу туда.
Выпавшие кирпичи под окном служат мне ступеньками, по которым я подтягиваюсь вверх.
– Синьор! – Голос из церкви принадлежит отцу Примо Ди Стефано. – Что вы себе позволяете! Прошу вас проявить уважение!
Я хватаюсь за выступающий карниз и приподнимаюсь еще на один шажок. Теперь я могу заглянуть в это окно. Я цепляюсь за грубо отесанные камни, и мои руки и ноги дрожат от перенапряжения.
Со своей позиции я вижу алтарь и пюпитр на переднем плане, а за ними – море скамеек, простирающееся до самой противоположной стены. Тут же, у алтаря, стоит отец Примо Ди Стефано, в профиль ко мне. Его бородатый и безбородый ассистенты держат Марию Корви под руки.
Я не задерживаю на них взгляда, потому что мое внимание привлекают три фигуры, сидящие на дальних рядах.
Мадделена, мать Марии. Восставшая из мертвых.
Тот, кого я называл переводчиком Тони. Восставший из мертвых.
Вот этот парень между ними? Это я. Я ухмыляюсь и хлопаю в ладоши, задрав руки над головой.
Не знаю, случалось ли вам смотреть на себя в прошлом сквозь стекло, но это сильно сбивает с толку. Эффект такой мощный, что ум за разум заходит, пока пытается найти этому объяснение. Наверное, ты смотришь на свое отражение, которое предлагает мозг. Или ты – видеозапись на большом экране. Или, может, это вообще не Джек Спаркс.
Не первый раз в жизни мой мозг пытается обмануть меня.
Тряпичная голова Марии теперь обращена к окну. Ее глаза приклеены к моим и отражают солнечный свет.
На ее лице появляется всезнающее выражение. Мол, вот и ты, Джек из будущего, как тебе нравится твое путешествие?
«Я» из прошлого переводит взгляд в мою сторону. Я помню, потому что проходил это, я знаю, что он хочет вычислить, на что с таким любопытством смотрит эта юная артистка.
От мысли встретиться взглядами со своим прошлым «я», в памяти всплывает гардероб. Душа в пятки! Я отталкиваюсь от стены и со стоном падаю на спину.
Чувство тревоги засасывает меня все глубже, пока я лихорадочно перебираю в голове все, что знаю о путешествиях во времени. И почему я не прислушался к рассуждениям Паскаля? То немногое, что мне известно об этом, я почерпнул из поп-культуры. Что-то я сомневаюсь, что мне сейчас поможет пара-тройка эпизодов «Доктора Кто».
Один главный тезис интуитивно кажется мне справедливым: встретиться лицом к лицу с собой из прошлого – всегда плохая идея. Если мы соприкоснемся или даже заговорим – мир может взорваться или что-то в этом роде. Материя и антиматерия. Я даже смеюсь от такой мысли. Выходит истерический смешок человека, который валяется на земле позади церкви, в то время как его прежняя версия наблюдает внутри сеанс экзорцизма и не догадывается, что тут замыкается временная петля.
Пятьдесят оттенков бреда.
Вдруг мне приходит в голову, что я могу быть уже мертв, и перестаю смеяться. Может, я сейчас призрак? Может, это уже смерть? Я успокаиваюсь, когда чувствую тепло в шее, а затем и биение пульса. Но вдруг мертвые ощущают себя как живые? Что, если эта тварь внутри Марии Корви видит меня ее глазами, а обычные люди – нет?
Я помню давешнее привидение в подвале Лос-Анджелеса. Или грядущее привидение, смотря с какой стороны посмотреть. Вне всякого сомнения, то был, есть и будет мой призрак. Мой будущий призрак. И он был прозрачен, и таял перед глазами, не то что я сейчас. Еще я помню его страшные ожоги, и в очередной раз накатывает тревога.
Мои мысли катятся в эту бездну, пока мое прерывистое дыхание не выравнивается и паника не отступает. Я решаю, что нужно действовать.
В церкви от боли вскрикивает отец Примо Ди Стефано. Ага, это, должно быть, Мария вонзила выплюнутый гвоздь ему в ногу. И я еще сомневался в реальности происходящего? Как же я наловчился отгораживаться от реальности. Это было, кажется, целую вечность назад.
Как быть? Рискнуть и поговорить с собой из прошлого, уговорить
