Спор между моими военачальниками иссяк. Рут что-то бубнил себе под нос. Ганник, скрестив руки на груди, стоял чуть в стороне от остальных. Тирн, Икрий и Тарк просто наблюдали за происходящим. В воздухе повисли немые вопросы, царило напряжение. Я знал, что мои военачальники ждут окончательного решения. Что бы я ни сказал, какое бы решение ни принял, каждый из них будет следовать взятому по итогу курсу до конца. От Рута я не раз слышал, что в спорных ситуациях прежний Спартак прибегал к голосованию и мог изменить свою точку зрения в угоду совета. Возможно, сейчас самое время было предложить моим военачальникам проголосовать? Полководцы ждали именно этого, когда я призову их высказаться и прислушаюсь к их мнению, чего, признаться, никогда не делал раньше. Ну уж нет. Я сжал ладони в кулаки, почувствовав, как хрустнули мои костяшки. Никогда прежде я не перекладывал ответственность на чужие плечи. Не будет этого и сейчас.
– Мы идем в Брундизий… – наконец выдохнул я, прерывая затянувшееся молчание.
Рут перестал бубнить себе под нос, покосился на меня и коротко кивнул, по всей видимости, выражая свое согласие. Икрий, Тарк и Тирн смотрели на меня с каменными, ничего не выражающими лицами. Ганник улыбнулся кончиками губ. Возможно, моего полководца забавляла одна только мысль о том, что в Брундизии у него появится возможность схватиться с силами Лукулла лицом к лицу. Вряд ли для себя Ганник видел разницу между Крассом, Помпеем или Лукуллом. Все они были римлянами, а Ганник испытывал ненависть ко всему римскому и слыл настоящим варваром – из тех, кого не исправит ничего и никогда. В свою очередь, я не знал, когда произойдет высадка сил Лукулла в порту. Оставалось загадкой, насколько давно Лукулл получил приказ от римского сената. Возможно, корабли Лукулла уже вошли в калабрийский порт, а может быть, в эти часы полководец только объявляет мобилизацию в Македонии. Этот вопрос терзал, но ответа на него я не знал. Приходилось идти на риск. Если нам удастся взять город до того, как в нем окажется римский полководец со своими легионами, то…
– Совет окончен! – рявкнул я раздраженно, пресекая свои размышления, которые терзали голову.
Пора было переходить к делу.
* * *Курс на Брундизий был взят. Я никого не хотел видеть и шел в полном одиночестве. На осознание требовалось время, а чтобы принять решение, к которому я пришел, мне требовалось собрать всю свою волю в кулак. Глубоко в душе я понимал неотвратимость, зрелость мер, но все мое нутро выражало протест. Впрочем, если я хотел спасти тех, у кого все еще остался шанс в этой войне, которую нельзя закончить, мне необходимо было действовать решительно. Отговорки, сомнения, все это следовало оставить далеко позади.
Повстанцы, истерзанные тяжелым противостоянием с Крассом, плелись вдоль побережья Адриатического моря. Уставшие, голодные, раненые, но не сломленные, мы шли вперед. Шел дождь, который размыл дорогу, превратив землю в грязь, еще более затрудняя наш переход. Холодные капли дождя действовали на восставших отрезвляюще, прогоняя никому не нужный сон. Фурийский прорыв, как поспешно окрестили события минувшего дня острые на язык галлы, собрал свой кровавый урожай. Счет жертв приблизился к отметке в несколько тысяч человек. Даже самые лучшие из нас теперь походили скорее на живые трупы, нежели на способных дать бой солдат. Дисциплина дышала на ладан, марш отнимал последние силы, но офицеры понимали, что выпади восставшие из строя, и мы остановимся совсем. Промокшие до нитки, повстанцы шли вперед, твердо видя свою цель всего в двух дневных переходах, у стен казавшегося неприступным Брундизия. Ни один из тех, кто вырвался из ада Фурий, не жаловался. Каждый понимал, что сейчас происходит и почему. Доведенные до точки кипения, мои люди отдали движению сопротивления все, что было, – свои сердца, отвагу, гнев, который они обрушили на врага.
Стоило улечься первым эмоциям, наружу вылезли долгое время копившиеся проблемы. Проблемы напоминали большие гнойники на измученном теле больного, которым представлялось в моем воображении наше движение. Увы, для того, чтобы победить в этой войне, усилий, прикладываемых нами до сих пор, было недостаточно. Когда я понимал это, мне становилось не по себе. Гнойники пора было вскрыть. Я понимал, что, взвалив на свои плечи ответственность за результат, я брал ответственность за повстанцев. Если я хотел, чтобы открытые раны, откуда хлынет гной вперемешку с кровью, в скором времени сумели зажить, вскрывать гнойники придется мне самому. Делать это следует здесь и сейчас! Проблем накопилось слишком много, и любое неосторожное движение могло привести нас к краху. Неправильный надрез прикончит восстание до того, как я доведу операцию до конца. Эти мысли вселяли в меня уверенность, но одновременно приводили в ужас – я понимал, что речь идет об ответственности за тысячи жизней людей, а не о самобичеваниях в ванне перед зеркалом накануне важной встречи.
Отрезанные от всяческих связей с внешним миром, мы были лишены провианта, коммуникаций, по сути, оказавшись никому не нужными, брошенными на произвол судьбы изгоями. После судьбы Фурий было бы крайне глупо и впредь рассчитывать на поддержку италийских городов, чья посильная помощь сейчас была бы сродни глотку свежего воздуха. Я было всерьез обдумал слова Ганника, предложившего совершить набег на расположенные севернее по побережью города-побратимы Гераклею или Метапонт, но вскоре отмел эту мысль как самую что ни на есть бредовую. Вылазка в северные города, которые первыми бы повстречались на моем пути, могла расшатать дисциплину среди повстанцев, которую мне с таким трудом удалось взять в кулак. Более того, задержавшись в городках, мы рисковали быть настигнутыми римским проконсулом прямо в лагере у городских стен. Взвесив все за и против, я сделал вывод, что решение отправиться в Гераклею или Метапонт выглядит для Красса наиболее логичным с нашей стороны. С другой стороны, Красс понимал, что я ни за что не сунусь на северо-запад, в сторону Капуи, Минтурны или Синуессы. Россыпь городов была хорошо укреплена, имела внушительные гарнизоны и поддержку из самого Рима, который расположился всего в паре дней пути. Сунуться туда значило бы застрять у гарнизонных стен и позволить нагнать себя Крассу. Исходя из этих соображений, я отмел идею с Гераклеей и Метапонтом, посчитав ее абсурдной в своей логичности.
Несмотря на все возражения Рута, я приказал снова резать коней, чтобы накормить своих людей. Появление Помпея с его легионами
