Мэр вдруг понял, что звуки в комнате прекратились. Совсем.
Он решился. Открыл глаза. Зятек разлюбезный сжался в глубоком кресле, но больше в кабинете никого не было…
* * *– Нет, папа, ну что ж мы сидим?! – решительно сказал зять, когда выпили по второй.
– Хочешь – встань.
– Нет, вы как будто не понимаете!.. Звонить надо! В полицию, в прокуратуру, в ФСБ – всем звонить! Так, куда еще… – Игоряша схватил смартфон, начал судорожно тыкать в экран.
Ишь, раздухарился! – наблюдал за ним Гаврилюк. А при этих ниндзя молчал как ветошь.
– В МЧС и налоговую еще позвони.
Зять что-то услышал в его тоне. Оторвался от телефона, вскинул на тестя красивые бараньи глаза.
– Но, папа, так же нельзя… Надо же что-то… Делать надо!
Гаврилюк скользнул взглядом по кабинету, на мгновенье задержался на распахнутом стеллаже, откуда исчезла, прости господи, каменная елда. Посмотрел на зятя.
– Что?
После двух фужеров водки подряд слегка отпустило, но все равно ощущение – будто вагон разгрузил. Даже руки подрагивают. Как когда-то, студентом, подрабатывая на разгрузке… Закурить бы еще… Хотя нет, бросил. Все уже бросил – курить, баб, сауну, выпивать почти прекратил. Для чего живет, если вдуматься? – вяло шевельнулось в голове.
– Нет, папа, всех поднимем! Весь город на уши поставим! План «Перехват» объявим! Они у меня узнают! Сейчас, сейчас… – зять снова взялся за телефон.
– Что у тебя узнают? Какие они?! – вдруг вскипел мэр. С силой шарахнул кулаком по европейскому столику. Красивые бутылки возмущенно подпрыгнули. – Ты, голубь сизый, на самом деле не понимаешь или запросто дураком прикидываешься! Поднимем, поставим, нагнем между ног! Ты хоть сам-то соображаешь дурной башкой, о чем я тебе говорю?!
Мэр запнулся, переводя дыхание. Накипело, в самом деле! Зять, работа, треть города без горячей воды сидит, пенсионеры озверелые трясут каждый день жалобами на завышенные тарифы, комиссия из области ожидается – корми-пои-ублажай. А тут еще среди ночи ворвались двое в черном и уволокли каменный «прости-господи»…
– Ты, зятек, башкой лучше думай, а не вторым полужопием! Ты хоть представь себе, что потом в газетах напишут! Какие заголовки в «Сороке-воровке» появятся! – Вспомнив главную областную газету-сплетницу, Гаврилюк чуть не сплюнул от отвращения: – «У мэра Скальска украли член!», а, как тебе?! Ты хоть представляешь, как будет ржать губернатор?!
– Это же у меня украли… – робко уточнил зять.
– У тебя! В том-то и дело, что у тебя! Украли у тебя, а меня на каждом областном совещании начнут твоим этим… в рожу тыкать! Вспоминать будут до скончания всех (всего?), хоть представляешь, а?!
Гаврилюк все-таки сплюнул на ковер от модных дизайнеров. Назло зятю-недоумку! Помолчал, пытаясь себя успокоить. Сам теперь видел ясней ясного – не дай бог хоть кто, хоть полсловом… Губернатор, этот веселый живчик, – такая сволочь…
– Что делать-то будем, папа? – растерянно спросил Игоряша.
– Налей, – хмуро приказал Гаврилюк. – И себе налей, хватит сопли жевать.
Да провались они – и сердце, и печень, и поджелудочная, и легкие следом за ними. Нарежусь сегодня! – подумал мэр. Даже домой не поеду, прямо здесь нарежусь, у зятя! Пусть поухаживает за стариком, не переломится.
Он встал, прошелся по комнате, разминая шею ладонью. За стеклом… Сначала глазам не поверил – за стеклом сыпал натуральный снег, тяжелый и крупный. Первый покров уже лег на землю, и от его белизны ночь стала ощутимо светлее.
И это середина июля, макушка лета!
5
Даже в тусклом свете уличных фонарей было странно смотреть на снег, ложащийся на листву, траву, на венчики цветов и наливающиеся спелостью яблоки.
Я вспомнил, как во время казни, лет четыреста с гаком тому назад, вдруг тоже повалил снег. Когда точно?.. Да, год 1572 от Рождества Христова, а повязали меня под Волоком-Ламским. Где-то в начале лета. Думал, ушел уже, граница недалеко, до свободы рукой подать, тут откуда ни есть навалились городовые стрельцы. Два зуба выбили, черти…
Привезли почему-то в Зубоскальский острог. Тот, который сам когда-то строил нагайкой и саблей.
Остаток лета просидел в срубе. Маялся от жары, но ничего, особо не бедовал. По делу не пытали, морду не кровянили, кормили сытно, пусть без хмельного. Хотя надзирали строго, с усердием – из сруба выводили лишь по нужде и на малый час поглядеть на солнышко. А к осени указ от царя Ивана – Федьку Усанова, служилого человека из опричных земель, казнить усекновением головы.
Ну и на том спасибо, хоть кости перед смертью не поломают! – мелькнула, помнится, первая, еще храбрая мысль. Перед Богом предстану в целости, разве что с головой под мышкой. Так и сказал стрелецкому пятидесятнику Федулу Звягину. Тот аж всхрапнул, смешком подавившись.
В былое время он бы мне еще от дверей в пояс кланялся, мелким бесом бы вокруг вился, а сейчас храпит, как обожравшийся боров. Кончилось мое время, самому понятно. Но – еще долго бодрился. Говорил себе – пусть рубят, все одно. Чего дале искать, если все уже было? И то – разве плохо погулял по жизни… И девок вдоволь помял, и сабелькой помахал, и пьянь-вином наливался, аж из ушей текло. Серебро не считая сыпал – тоже было. Чего жалеть? Раньше, позже, а все там будем, навечно на Земле никто не останется, одна дорога…
Нет, право слово, ищи не ищи, а нового в жизни уже ничего не будет. Нагулялся… Четвертый десяток пошел, бороду сединой пробило, немощи стариковские вот-вот подступят. Что тогда? Кому буду нужен? Ни женки, ни детей не нажил на царевой службе, все, казалось, потом, успею… Выходит, и мне нечего жалеть, и меня – некому!
Да, точно, сентябрь был, бабье лето стояло, листву только-только желтым тронуло. А с самого утра, как вывели меня на площадь, небо потемнело, нахмурилось, и вдруг как сыпанет белым. Красивые такие хлопья, пушистые… Федул рогожку совал – прикрыться поверх кафтана, я отказался. Мол, не боись, паря, небось не успеет просквозить кости, недолго осталось.
Пожалел потом, к плахе подходил – трясло от холода. Боялся, подумают, от страха дрожу. Напрягал мышцы, силясь унять дрожь.
– Что, православные, кому на небесах поклон передать, заказывайте?! – потому и крикнул в толпу. Чтоб видели мою лихость.
Мне не ответили, мялись. А глаза любопытные, жадные, интересно всем. Ребятишки малые рты пооткрывали от интереса. Зрелище-то какое занятное – сейчас государеву человеку голову отсекут!
«Господи Иисусе Христе иже еси на небесях, да святится имя Твое, да приидет царствие Твое…»
И только тут, преклонив колени перед деревянной колодой, я внезапно понял, почувствовал, что все это по-настоящему. Что я на самом деле сейчас умру. Вот здесь и сейчас!
Заполошно, судорожно замелькали мысли: вскочить, оттолкнуть палача, объяснить народу крещеному, что
