Чувство цели.
Тута был прав: оно будоражило и захватывало. Это ведь здорово, когда в жизни есть цель.
Тела Менны и Максты мы оставили в пустыне, хищникам на съедение. Разбойников, оставшихся в живых, заперли в хранилище. Их лошадей мы выпустили на волю, после чего сами покинули логово. Мы понимали, что разбойники все равно вырвутся из хранилища, но наш отряд к тому времени будет уже далеко. А без главаря, без посулов щедрой добычи разбойники едва ли пустятся в погоню.
В отличие от ликующего Туты, Хенсой и Сети овладело странное безразличие. Я ожидал, что они обрадуются победе над Менной и долгожданному миру. Ведь эта война длилась чуть ли не самого их рождения. Но радости в обоих нубийцах я не замечал. Они выполнили давнее поручение моего отца, исполнили свой долг перед меджаями. Тогда откуда эта растерянность? Некая… бесцельность?
На обратном пути Хенса преимущественно молчала, глубоко погруженная в свои мысли. Мне она пообещала: когда Нека окончательно поправится, он побольше разузнает про меджая на Элефантине. Тот человек был нашей единственной зацепкой. И что потом? Что по силам горстке нубийцев? Может, после того как выздоровевший Нека побывает на Элефантине и проверит слухи о меджае, они покинут Фивы и вновь начнут кочевую жизнь? Скорее всего, так и будет. Я чувствовал, что довольно скоро вторично распрощаюсь с Хенсой.
А пока наша жизнь в Фивах вернулась в прежнее русло. Нека заявил, что вполне здоров, и отправился на юг. Время для нас остановилось. Мы ждали известий.
Когда Нека вернулся из своих странствий, Хенса пришла к дому Туты и вызвала нас на улицу. Я сразу заметил перемену в ней. Безразличие и меланхоличность, овладевшие Хенсой после сражения в логове Менны, почти отступили. В ее глазах снова появился блеск. В ее душу возвращался огонь жизни.
Хенса пристально посмотрела на меня. Я хорошо знал этот взгляд.
– Нека разузнал о меджае, которого держат на острове Элефантина, – начала нубийка.
Произнеся эти слова, Хенса наполнила легкие воздухом и продолжила:
– Похоже, я ошибалась. Узник Элефантины не самозванец, а настоящий меджай. Судя по тому, что удалось разузнать Неке, этот человек – потомок меджайского рода. Сейчас его держат в яме возле караульного помещения при храме Хнума, который находится в южной части острова.
Я чувствовал: самое важное Хенса приберегла под конец. Девушка пристально смотрела на меня. Огонь в ее глазах разгорался. Ей хотелось проверить, как я отнесусь к принесенной вести.
– Байек, если Нека прав, тот узник… твой отец.
38
Тута и не догадывался, что его преследуют. Он дошел почти до середины узкого переулка, ведущего к трущобам, как вдруг кто-то преградил ему путь.
Всего минуту назад он находился в приподнятом настроении, потому что впереди его ждало новое приключение с Айей, Байеком и нубийцами. Теперь они отправятся спасать отца Байека, томящегося в яме на острове Элефантина.
Как же того угораздило попасть в плен? Подробностей Тута не знал и, по правде говоря, не стремился узнать. Разумеется, он слышал о меджаях. Все это было довольно серьезно и звучало очень захватывающе, но Тута ровным счетом ничего не понимал и даже не пытался делать вид, что понимает. Если Байеку и Айе это важно, если известие их взволновало, значит и он там не лишний. С некоторых пор Тута ощущал себя частью какого-то общего дела, в которое он мог внести свой вклад. Мальчик чувствовал, что нужен еще кому-то, кроме собственной матери.
Однако эти чувства не шли ни в какое сравнение с опьяняющим возбуждением, которое он испытал в ночь сражения. Но правильно ли говорить о «возбуждении», когда у него на глазах погибали люди? Хотя какая разница, если своих жизней лишились те, кто не заслуживал иной участи. Только это и волновало Туту. Ведь он делал что-то хорошее, был частью чего-то большого, важного, и его роль в происходящем была довольно велика. Неужто когда-то он целыми днями слонялся по улицам Завти, попрошайничая и подворовывая, унижаясь ради куска хлеба и бронзовой монетки? Прежний Тута ушел навсегда. Он стал новым Тутой, которого ждало новое приключение.
И вдруг, едва увидев фигуру, выросшую перед ним, мальчишка понял: прошлое вернулось, сломав его радостное и беззаботное настоящее.
Отцовские глаза все так же слезились от выпивки, недовольства жизнью, ненависти к сыну и самому себе. Они буравили Туту, как два злобных прорицателя. Их взгляд не предвещал ничего, кроме новой боли и отчаяния.
– Вот я тебя и нашел, – пьяно ухмыльнулся Панеб.
В мозгу Туты лихорадочно понеслись мысли. Фивы – большой город. Как отец сумел его разыскать? Как теперь ему вести себя с отцом?
Тута прибегнул к своей испытанной тактике. Он улыбнулся:
– Я рад, что ты здесь. А ведь я скучал по тебе, папа. Честное слово.
– Скучал, говоришь? – хмуро переспросил Панеб и скривился. – Похвально. Тогда что ж ты меня бросил в Завти и сбежал?
– Согласись, папа, у меня просто не было иного выбора. Ты бы тогда меня прибил. Останься я там, сейчас не стоял бы перед тобой. Я спасал свою шкуру, потому и сбежал. Уж тебе ли это не понять? И потом, ты же догадался, что я отправлюсь в Фивы. Да и куда еще я мог отправиться? Мне только два города и знакомы: Завти и Фивы. Но оставаться в Завти я никак не мог. Я знал: когда ты успокоишься, ты обязательно приедешь сюда и разыщешь меня.
– А здесь, сдается мне, ты принялся за старое? – спросил отец, наклоняясь к нему.
Тута кивнул, заставив себя улыбнуться еще шире, словно они с отцом были добрыми друзьями.
Однако Панеб не поддался на уловку сына. Он схватил мальчишку чуть выше локтя и крепко сжал руку. Тута, успевший забыть тиски отцовских пальцев, поневоле освежил свои воспоминания. Отец толкнул его к стене.
– Где она? Где эта сука? – прохрипел Панеб в ухо Туты, дохнув перегаром, который мальчишка тоже успел забыть.
Хвала богам, страх не сковал его разум.
– Сам бы хотел знать, где она, – ответил Тута, изображая недовольство. – Я обыскался. Все, что мне рассказывали… Уехала она вместе со своей девчонкой. А куда – никто не знает.
– Ты, малец, только не вздумай мне врать. Чем вообще ты тут занимался? И где та парочка твоих друзей? Я бы не прочь с ними потолковать.
– Пусти руку! Больно.
Отец немного разжал пальцы:
– Давай говори.
– Если ты про тех двух, никакие они мне не друзья. После Завти я их и в глаза не
