– Твоя ситуация уникальна. Марфа умоляла меня согласиться, а я был не против поэкспериментировать за вознаграждение, – спокойно, будто мы обсуждаем сорта конфет, отвечает Ларс.
– Вы сами-то себя слышите? – не выдерживаю я.
Глупый вопрос. Ольви всю жизнь не слышал мать, мы с Ником – друг друга. В городе номер триста двадцать люди глухи с рождения. Да и немы – тоже.
– Золотце, если ты хочешь пробудить во мне совесть, спешу тебя огорчить: она мертва. Меня интересуют лишь эксперименты. А людей я ненави-и-и-жу, – весело, нараспев произносит ученый.
Хло протягивает ему планшет.
– Благодарю, дорогая, – улыбается он. Родинка вновь превращается в сердечко. – Марфа вовремя появилась на моем пути, и я воспользовался случаем.
– Нет. – Ольви пятится, упирается в шкаф, прижимается к дверце. Понимает, что его дом здесь, на полке. – Она бы так не поступила. Точно.
– Почему? – Ученый подключает флешку к планшету. – Марфа мечтала о здоровом сыне. Нельзя винить ее в этом.
– Но какой ценой? – задыхается Ольви. Дергается, словно тело ему не по размеру. Примерил – пора отдавать.
– Ты болел, но начал выздоравливать. А потом Марфа купила зеркало. Обычное зеркало в прихожую. Паренек перепутал и продал кармопотребитель. Приступы вернулись.
Вот почему вы любили море, Марфа. Я согласна с вами: зачем смотреть в отражение, когда шторм накрывает с головой?
– Глядите-ка, – поднимает указательный палец Ларс. – Код загрузился.
На экране вспыхивают строки. Не одна, не десять – тысячи. Человеку, подарившему тело, было всего два года, а его душа разрослась в целый мир.
– Уберите, – сглатывает Ольви.
Он массирует виски и отходит в сторону. Молчит. Громко-громко. Оглушительно. А потом бьет ногой дверцу шкафа. Снова. Снова. Снова. Несколько флешек падают с полок.
– Извините за беспорядок, – морщится он, пряча руки в карманы. – Моя мать вчера умерла, Ларс. Она хотела, чтобы я вас отблагодарил. Да простят меня небеса, но я не скажу вам спасибо. Всего ужасного. Надеюсь, не свидимся, – говорит он и ныряет в полумрак коридора.
Паук отпускает Ольви. Или… Ольви отпускает паука.
– Я догоню его. – Ник устремляется следом.
– Подождите в холле! – кричу я.
Мне нужно задать последний вопрос, но Ларс меня опережает:
– Что у тебя на шее, девочка? – Он бросает планшет Хло, и та сует его в ящик стола.
– Не ваше дело. – Я прячу кулон под толстовку.
– «Не мое дело» напоминает флешку для душ. Где ты ее взяла?
– Какая разница?
Ларс внезапно начинает хохотать.
– Девочка, если бы я хотел, то уже отобрал бы ее у тебя. Спрашиваю еще раз: откуда?
– Из второго блока.
– Лет эдак пятнадцать назад? – догадывается он.
– Откуда вы знаете?
Где заканчивается ваша паутина?
– Я отличаю свои ранние работы от теперешних. Та, что у тебя, – бракованная: души могут терять память или, чего доброго, вообще не устанавливаться на тела.
– Внутри кто-то есть?
Кулон тяжелеет, леденеет и вообще уже не кажется мне таким родным. Нет, мой дом чересчур тесен для чужого мира.
– Я не настолько сволочь, чтобы разбрасывать души где попало. Они все в шкафу.
Слава небесам.
Облегченно выдохнув, я продолжаю:
– Вы записываете людей через индикаторы?
– Конечно, – подтверждает Ларс. – Главное – вставить флешку в запястье.
– А зачем вам игровые автоматы?
– Чтобы совершенствоваться и сравнивать души.
– Вы имели в виду красть? – поправляю я.
– Нет, девочка. Сравнивать.
Что ж, хорошо. Напросились.
Я шумно втягиваю воздух и выдаю последний вопрос:
– За что вас выгнали с работы?
– За особые заслуги.
Он отвечает слишком резко, слишком безразлично. Вот оно, его слабое место. Настало мое время читать.
– Что вы натворили?
– Это важно?
О, ваша паутина не так прочна, господин паук. Как интересно.
– Почему я должен отчитываться перед незнакомой девчонкой? – Ларс подходит ко мне вплотную.
– Перед незнакомой? – С сарказмом фыркаю я. – Заблуждаетесь. В игровых автоматах хранится обо мне многое.
– Автоматы нужны для исследований.
– А что, если я предложу Семерке принять новый закон? К примеру, о запрете на копирование душ. Как вам?
– Хорошо, – закатывает глаза Ларс. – Пятнадцать лет назад я совершил… ошибку. Да зачем тебе это, черт возьми?
Я обожаю читать. Вот зачем.
– Ладно. Я провинился перед другом, – помедлив, сдается он. – Заигрался с экспериментами. С тех пор мы с Оскаром не общаемся.
– С Оскаром?
Шуршат, шуршат разорванные ниточки. Муха победила паука.
– Т… Ты его… знаешь? – заикается Ларс.
– Мы работаем вместе.
Он нервно цокает.
– Над чем?
– Программы пиш…
– Хло, найди ее!
«Молодчинка» ныряет в шкаф и достает шкатулку размером с ладонь ребенка.
– Отнеси ему это, – просит ученый.
– Что в ней?
– Какая тебе разница, золотце?
Не успеваю я ответить, как Ларс хватает меня за запястье и вставляет синюю флешку.
– Что это?! – Я пытаюсь высвободиться – бесполезно.
– Программа-страховка. Не отдашь шкатулку сегодня – обнулишься. Вскроешь – обнулишься. Уяснила?
Черт.
– Что б я еще раз согласилась! – багровею я, наконец вырвавшись.
– Благодарю, – надменно хмыкает ученый. – И… Передай Ольви мои соболезнования.
– Возможно, вам стоило сказать это, когда он был здесь?
Я прячу шкатулку в карман и выбегаю из лаборатории. Боковым зрением замечаю, что мне машет Хло. Прощай, молодчинка. Прощай, паук.
Всего ужасного. Надеюсь, не свидимся.
На первом этаже, в холле, меня ждет только Ник.
– А где…
– Ему нужно время.
– После такого любому нужно время, – соглашаюсь я.
Вчерашняя легкость обросла чешуей. Я не знаю, куда деть руки, не представляю, что ответить. Мне страшно быть нормальной. Ник несправедливо добр.
Несправедливо.
– Ларс хоть и сволочь, но кое-что я для себя выяснил, – резюмирует он.
– О чем ты?
– Не забывай, я прогер-изобретатель. – Ник на миг умолкает, напрягается. – Звонила Альба. Она готова к походу, так что сегодня ночью мы будем уже за городом.
– Это… отлично.
Мы прощаемся на улице, прижатые толпой к стене Университета.
– До вечера. – Я делаю шаг к дому, но тут же замираю. – Хорошо, что ты с нами, Ник.
– Хорошо, что ты знаешь, что я с вами.
Оставшуюся часть дня я собираю рюкзак. Еда, запасная толстовка, зарядка для планшета – все на месте. Кир без конца звонит мне, и я снова и снова обещаю, что буду осторожна. К вечеру я получаю сообщение от гостя из прошлого с подробным планом действий. «Выучи наизусть, солнышко», – дописывает он спустя некоторое время.
Мысленно повторяя наставления Оскара, я надеваю теплые штаны, свитер и пояс с блестками. Бросаю в рюкзак шкатулку. Несусь к кабинам.
Наш путь начнется с самой бедной части города – с нулевых районов. Это как воспалившийся аппендикс, который никак не удалят. Двухэтажные дома-гусеницы пожирают все новое, разрастаются, тонут в гнили и плесени. Небоскребы толпятся чуть поодаль, словно боясь провалиться в помойную яму. Они не любят гусениц. И ненавидят людей-личинок.
Здесь не гуляют. Не живут. Не ездят на кабинах. Здесь умирают – медленно и мучительно – потому что бедность в городе номер триста двадцать приравнивается к обнулению.
Однажды я была в этих местах: подыскивала дешевое жилье. А потом бежала без оглядки, лишь бы не смотреть в глаза тех, кто так отчаянно держится за здоровую жизнь.
Я выхожу на неизвестном мне небоскребе. Здравствуй, помойная яма. Принимай новую личинку.
На перекрестке у проржавевшего киоска топчутся человек шесть. Ждут кармы – ежедневной нормы для бедных. Город заботится о каждом. И днем, и ночью.
Первая в очереди – немолодая женщина, кутающаяся в
