– Ла-а-дно уж, – тяну я.
– Альба, тебя это тоже касается! – веселится Ольви.
– С чего вдруг я должна слушаться?
– А с того!
Он окатывает ее водой.
– Что? Сейчас ты получишь! – вопит она. – Сейчас, сейчас!
– Уже боюсь! – Ольви стремительными гребками отплывает от берега.
Бросив толстовку и джинсы на песок, я захожу в воду. Мне не холодно. После душного вагона я рада окунуться в прохладу.
– Красиво, правда? – кричу я Нику, ложась на спину.
– Невероятно, – кивает он, не сводя с меня глаз.
– Не-ве-ро-ят-но, – по слогам повторяю я.
Эта ночь не соответствует атмосфере ледяного лета. Не соответствует нам, давно забывшим все человеческое. Но я погружаюсь в нее. Возможно, сегодняшнее тепло – последнее, чему мне стоит порадоваться.
Поплавав немного, я устраиваюсь на плоском валуне и отжимаю волосы. В ярком лунном свете видно, как Ольви откидывает челку, как чуть поодаль рисует на песке Альба, потерявшая интерес к обидчику. А у тонкой полосы фонарей нас ждет электричка.
Ник усаживается рядом со мной, но тут же вскакивает.
– Ну и холодина! Бр-р-р.
Я блуждаю взглядом по берегу.
– Пройдемся?
Мокрые пряди неприятно облепляют спину. Я собираю их в хвост.
– Эй, – настораживается Ник. – Что у тебя на плече?
– Ничего.
Он хватает меня за локоть.
– Шейра, что это?
– А ты не видишь? – огрызаюсь я.
– Почему ты не сказала?
– Пожалуйста… Зачем ты все портишь? – Я быстрым шагом иду вдоль берега.
– Шейра! – Ник обгоняет меня и преграждает путь. – Черт, я должен был догадаться!
– Сейчас не время. – Я осторожно кладу ладонь ему на грудь и чувствую дрожь. Ночь уже не кажется мне такой теплой.
– А когда? Когда будет время?
– Когда я услышу твою историю.
Ник корчится в истерическом смехе.
– Ты серьезно? Шейра, от моего прошлого ничего не изменится. А вот из-за своих игр ты обнулишься!
– Тогда чего ты медлишь? Сейчас мое будущее зависит от тебя.
– О боже… – Ник усаживается на песок. – Ты невыносима. Я еще не встречал более упрямой девушки.
– Приму это за комплимент, – кланяюсь я.
– Ты не представляешь, как тяжело мне возвращаться туда… – шипит Ник. В каждом слове, в каждом звуке – сила. Сила, приобретенная в бесконечной борьбе за жизнь.
– Не бойся, – шепчу я ему на ухо. – На этот раз я буду рядом.
– Ты всегда рядом, – хрипит он, задыхаясь от волнения. – Что же. Мне было…
* * *Мне было пять лет. Обычно сцены из детства стираются, превращаются в картинки, но я помню все. До тошноты отчетливо. Твою полуулыбку, вечные колкости Альбы, наши игры – я помню все.
Ножницы… Как же нелепо. Мы стали частью совсем не детской игры. Ты не проронила ни слова. Твоя полуулыбка завяла в один миг, а лицо окаменело. И до сих пор ты считаешь, что недостойна быть.
Две недели я пролежал в коме. Не знаю, что со мной делали, как лечили, да это и не важно. После того как травма сошла на нет, меня отвезли в третий блок. Мой организм, и без того обезвоженный планемией, приближался к черному порогу. Никакие восполнения кармы не помогали. Я медленно обнулялся.
Таких, как я, прячут в специальном отделении. Мы опасны для общества, ведь любой стресс может стать последней каплей. К тому же самые маленькие сущности ненасытны, сколько бы кармы ни «съедали». Их учат. Долго, упорно учат тому, чему не научились даже некоторые взрослые. А родителям… Родителям пишут письма, что их дети на лечении.
Я балансировал на грани девять лет.
За это время многое изменилось. Во мне проснулось желание программировать. Увлеченный кодом, я забыл о болезни и почувствовал себя лучше.
Но чутье иногда обманывает. Когда ждешь чего-то страшного, а дни проходят один за другим, начинаешь верить, что так будет вечно. Что ничего не случится. Что если ты пережил эти двадцать четыре часа, то обязательно переживешь следующие. А ведь такие мысли следует гнать. Нещадно. Без раздумий. Потому что это – проделки болезни. Она усыпляет бдительность, чтобы потом, когда ты сложил оружие, прикончить тебя.
Был обычный день. Я проснулся рано утром и услышал, как пищит индикатор. Тело покрылось гематомами. Я обнулился. Меня перевели в отделение сущностей.
Звонить родителям, Альбе, тебе было выше моих сил. Мне исполнилось четырнадцать. Я имел полное право набрать выученный наизусть номер. Но как бы вы повели себя? Да и кому сдался человек, потерявшийся под толщей лет? У всех была своя жизнь, и я прекрасно это понимал. К тому же в отделении сущностей жилось не так уж и плохо. У меня был друг.
Марк разделял мое увлечение программированием. Мы могли целыми днями изучать базы данных.
– Если бы мне подарили свободу, я бы отказался. Честно! – клялся он.
Я был погружен в хитросплетения вайлов и форов[11]. Для меня не существовало ничего, кроме кода. А Марк любил в нашем маленьком мирке под названием «отделение сущностей» абсолютно все – от накрахмаленных простыней до молоденьких Утешительниц.
Я предложил взломать одну из закрытых баз данных. Ничего сложного, но последствия могли быть серьезными. Мне хотелось развлечься, и он поддержал мою идею.
Мы выискивали лазейки в коде, но тот был отшлифован до идеала.
Прошло дня четыре, прежде чем нашелся узелок, который не заметили программисты третьего блока. Мы потянули за него. Все вышло… банально. Я даже слегка разочаровался. Зато Марк был в восторге.
К сожалению, наш триумф продлился недолго: увлеченные победой, мы забыли сменить айпишник, и на следующий день меня (взламывали мы с моего планшета) вызвали на беседу к Семерке. Я не оправдывался и понимал, что ничего хорошего ждать не следует.
Но меня спас Оскар. Тогда он работал в нашем отделении и предложил неплохую сделку.
– Я уволился. – Он был так же невозмутим, как и сейчас. – И мне нужен смышленый программист. Напарник.
Я согласился.
Оскар поведал мне много чего о специфике индикаторов. К примеру, что карма – это код, заставляющий наш организм подчиняться компьютерам.
– Впервые я рад сотрудничать с преступником, – увлеченно бормотал Оскар. – Я улажу формальности с документами. Ты станешь другим человеком с новыми базой данных и индикатором.
Мы пили чай в его кабинете. Он то и дело прислушивался к шуму в коридоре.
– Сущностей не пускают в город, – повторял я слова тех, кто все детство учил меня трем правилам обнулившихся: быть Человеком, быть Силой и… быть Тенью. Отражением. Право жить дано лишь людям по ту сторону.
– Если соблюдать строжайшую диету, тебя не отличат от здоровых. Пройдешь краткий курс хирургии. Будешь раз в неделю менять индикатор…
Я спросил у него только об одном.
– Зачем? Почему вы уволились?
Он долго молчал, а затем тихо произнес:
– Меня здесь никто не держит.
До Семерки я так и не дошел. Оскар им что-то наплел, а на следующий день в третьем блоке умер больной номер тысяча восемьдесят один. Ник Рейман. Вместо него появился никому не известный парнишка Матвей. Не сущность.
Хоть Оскар и
