– Мне понравилась твоя картина, – как ни в чем не бывало продолжает Дэнни. – Ты не закончила ее, но она как… как настоящая. Давай сводим туда Шейру!
– Шейру? – презрительно фыркает Альба. – О, она оценит мои старания как никто… Но прогуляйтесь без меня, ладно?
Она ковыляет к двери и, бросив на прощание что-то вроде «хорошей экскурсии», удаляется. Я вздыхаю, но Дэнни не дает загрустить и легонько пихает меня в бок.
– Пойдем. У нас красивая галерея.
Давай, Шейра, уничтожь себя, взгляни на картину Альбы. Взгляни на то, что скрывается за ее надеждой.
– Ладно, – сдаюсь я.
* * *Мы окружены мольбертами. Над нами возвышается огромный купол: галерея занимает два этажа. Лучи крадутся сквозь окна и занавески. По-девичьи скромно, по-кошачьи мягко. Струйками меда застыли золотистые колонны. Человек пятнадцать рисуют последние картины. Молча. Увлеченно. Отчаянно.
Идеальное место для тех, кто опоздал на поезд. Кто выкинул билеты и наконец перестал спешить.
– Вот ее мольберт! – хлопает в ладоши Дэнни.
Я замираю перед работой Альбы. Хотя к черту приставку «за». Умираю.
А чего ты ожидала, Шейра? Бабочек и единорогов?
С картины за мной наблюдает пятилетний мальчик. Наш Ник. Он улыбается наивно и искренне и будто просит меня о чем-то. Едва заметная щелка между зубами, веснушки… Ник из жизни до.
Наброски карандашом, четкие линии и тени – все выглядит так, словно Альба ни секунды не сомневалась. Она вернулась в тот день и возненавидела меня заново. Но… мне это уже не нужно.
Я учусь прощать себя. И я выдержу все, если Элла вылечится. Прошлое не утянет меня. У Ника… сильные руки.
– Хочешь посмотреть мои рисунки? – Дэнни вприпрыжку подбегает к плеяде миниатюрных мольбертов. – Вот. И это, и это – я рисовала!
– Какая красота…
На холстах Дэнни – лица. Десятки лиц, странных, хмурых, мертвых. И все – с голубыми глазами.
– Почему? – бормочу я, не в силах пошевелиться. – Что с ними?
– Это сущности. Я раскрашиваю им зрачки, чтобы они не грустили.
– И много у тебя таких друзей?
– Очень.
Картина у колонны цепляет меня больше других: хрупкая девочка прижимается к краю холста, будто боится провалиться в бездну. У Дэнни получилось изобразить особо пронзительный взгляд и живое лицо. Настолько, что я с уверенностью могу сказать: девочке двенадцать лет. А еще – что ее зовут Элла.
Вот мы и встретились, сестренка. Правда, по разные стороны.
– Откуда ты ее знаешь?
– Она – моя подруга, – поясняет Дэнни.
– И вы… часто видитесь?
– Да. Это она научила меня разгадывать кроссворды.
Конечно, как же я не догадалась.
Наверное, из зала выкачали весь воздух. Создали абсолютный вакуум. Мне душно, жарко, а моя ненавистная плакса рвется на свободу.
– Проведешь меня к ней?
– Вы тоже дружите? – С подозрением хмыкает Дэнни. – Ты не врешь?
– Мы сестры, но мне к ней нельзя.
– Почему?
– Она боится навредить… – осекаюсь я. – Пожалуйста, Дэнни, милая, помоги.
– А что, если она обидится на меня?
– Ладно. Что бы ты сделала, если бы родители жили в соседней комнате, но тебя бы к ним не пускали? Неужели не попыталась бы к ним пробраться?
Дэнни осматривается по сторонам и, закусив губу, запрыгивает на подоконник. Исследует карман кофты. В ладони появляется золотистая карточка.
– Я ношу ее с собой. Могут забрать.
– Кто?
– Утешители. Это ключ от отделения сущностей. Мы с Эллой стащили его у тамошних охранников.
– Какая у нее палата?
– Тридцать шестая. В конце коридора, рядом с залом серверов.
– Спасибо. – Я забираю у Дэнни карточку, а сама пританцовываю от нетерпения и радости. Мы не зря здесь. Не зря!
– Навещай Эллу хоть каждую ночь, – разводит руками соседка. – А потом – будем по очереди.
– О’кей, – соглашаюсь я, но сердце тут же сжимается от этого «потом». – Пообещай, что ты вернешься… не седой.
– В конце концов, можно купить краску для волос.
Мне бы твой оптимизм, девочка. Где я потеряла часть своей программы, отвечающей за веру? Или это и есть мой брак, с которым я родилась?
Мы возвращаемся в палату: к коту с тремя ушами и девятому уровню в гонках.
* * *В коридоре мигает одинокая лампа. Это действует на нервы, и я прикрываю глаза ладонью. В операционном блоке пусто – за стеной два Утешителя готовятся к эксперименту. Дэнни вместе с ними. Скоро придут ее родители. Я жду их, отчаянно жду, чтобы попытаться отговорить от безумной затеи.
Мы провели в палате целый день. Шутили, смеялись, обсуждали платья. Но, как и накануне, за улыбками прятались дребезжащая неуверенность и страх. Мы боялись молча.
– Не ожидала тебя здесь встретить.
Я открываю глаза – чуть поодаль, у кресел, топчется Эмили. Заламывает пальцы, хрустит костяшками, снова и снова. Она в белой форме. Здесь все в белой форме – иначе не впускают. Я одолжила одежду у Рене, и теперь чувствую себя слишком неправильной. Слишком… неживой.
– Где Вилли?
– Дома.
– Рана… не заживает?
– Заживает, – отчаянно мотает головой Эмили. – Просто медленно. Без лекарств не обойтись. Сегодня Утешитель вживил ему индикатор. Пообещал привезти таблетки завтра. Вилли расстроился, что не увидит Дэнни после операции.
Каждым словом она подталкивает меня к обрыву. Вот-вот я не выдержу и продемонстрирую ей, насколько не верю.
– Почему вы согласились? – стараясь унять дрожь, спрашиваю я.
– Разве у нас был выбор? – фыркает Эмили. – Когда есть шанс, почему бы им не воспользоваться?
– Шанс? Какова вероятность того, что она вылечится? Пять процентов? Три? Или и того меньше?
– И что? Да пусть хоть одна сотая.
Спокойно. Посчитай до десяти, отвлекись. Не подталкивай Эмили к тому же обрыву.
Она дойдет сама.
– А вы не думали, что случится с вашей дочерью, если удача отвернется от нее? Что случится, если одной сотой окажется недостаточно?
– Шейра-а-а… – Хрусть. На этот раз палец чересчур «звонкий». – По-твоему, лучше изо дня в день просыпаться с мыслью об обнулении? Понимать, что шанс был, но ты им не воспользовался? Эта одна сотая не отпустит нас.
– Проблема в том, что Дэнни не в курсе, чем рискует, – вспыхиваю я. – Она же ребенок!
– Ей нужна настоящая жизнь! Настоящее детство! Без гематом! – Хрусть. – Да что я тебе объясняю? Ты не чувствуешь того же, что и я.
Вы правы, Эмили. Я не чувствую этой проклятой надежды и потому рассуждаю трезво, без розовой пелены.
– Вы не в себе, – распаляюсь я. – Помните, в вашей деревне жил Марк? Вы видели его спину? Или он прятал от вас свое безумие?
С трудом понимая, что творю, я вламываюсь в операционную. На минутку. Пообещать маленькой девочке, что мы найдем ошибку в «ушастом» коте.
– Стой! – кричит Эмили, но мне плевать.
А если унести Дэнни отсюда? Спрятать от розовой пелены? Рене права. Не страшно обнулиться – страшно стать монстром.
Утешители оборачиваются. Дэнни лежит на операционном столе. Не спит – машет мне.
«На что ты надеешься?» – визжит внутренний паникер.
Мой мир сужается до одной цели: убедить девочку, по наивности родителей попавшую сюда, отказаться от операции. Объяснить, что здесь люди с браком превращаются в поломанных кукол. Что это – плохое место для игр.
– Дэнни, милая, ты не
