Испуганно взвизгнул Шомо, которого кинуло на меня, накрыв сверху покрывалами и придавив подушками.
Тихо ругаясь сквозь зубы, яростно выкарабкиваюсь из-под постели, крепко прижимая к себе фейри и заставляя метелку все увеличивать и увеличивать скорость.
Посвистывает за иллюминаторами встречный воздух, пролетает мимо розовыми фламинго пух курчавых облаков, а мне все кажется, будто стоит обернуться, и я снова увижу изумленные зеленые глаза и медленно таящую на полуоткрытых губах лживую улыбку.
Часа через полтора у меня не осталось ни сил, ни слез. Боль в груди не стала меньше, просто перешла из разряда внезапной в ранг привычной. Я обессиленно и безразлично лежала ничком на заднем сиденье в окружении смятых покрывал и подушек, а на моей голове уютно устроился Шомо, успокаивающе копаясь маленькими пальчиками в волосах. Словно догадываясь, как мне сейчас плохо.
Эх, малыш мой пушистый. Только ты и способен меня понять и пожалеть, не требуя ничего взамен.
– Хочу есть, – дернув меня за ухо, сообщил фейри.
Ну вот и сглазила. Теперь нужно думать, чем его накормить. Кстати, несмотря на страдания, я бы тоже что-нибудь перехватила, такого… утешающего. Типа фисташкового мороженого со свежими вафлями и горячим кофе. Можно еще кусок шоколадного торта добавить.
«Нет, лучше себя такими фантазиями не дразнить», – вздыхаю, приказав самолетке приземляться, или как там называется этот мир?
Тезар? Значит, притезариваться. Звучит, конечно, прикольно, зато правильно по сути.
Вот и подходящее местечко подыскалось: чистая речушка, пустынная песчаная отмель и кустики сразу за ней. Необходимый атрибут каждой стоянки, как же без кустиков-то? Хотя я теперь вроде как одна, да вот Шомо не ко времени себя мальчиком осознал.
Спустившись ниже к облюбованной отмели, понимаю – кустики вблизи значительно крупнее, чем виделись сверху, да и местечко оказалось не таким уж пустынным. Приоткрыв иллюминатор, высунула в него голову и попыталась понять, что же такое тут творится.
А что действительно что-то происходит, понятно по качающимся вовсе не от ветра кустам, лязгу железа и странным выкрикам. Нет, тут явно не пикник и не ролевики развлекаются, а настоящий бой.
Ну и зачем он мне, скажите на милость, нужен? У меня в своей жизни сплошные бои, и реальные, и моральные. С противниками и с собой, зачем мне еще в чужой ввязываться?
И пока я так рассуждаю, самолетку, мороком прикрытую, потихоньку поближе подвожу, чтобы понять, кого бьют, хороших или плохих.
Как я это пойму?
А вот и сама пока не знаю, но уж попытаюсь как-нибудь. Хотя, если по уму, то лететь мне отсюда надо и не оглядываться. Чужой мир, чужие войны…
Вот только не так мы, Бабки-ёжки, устроены, чтобы равнодушно мимо какой-нибудь разборки пройти. Или пролететь. Нам всегда нужно в самую гущу влезть, во всем разобраться и обязательно помочь тем, кого мы сочтем правыми.
И не важно, что иногда после такой помощи полностью вычерпан магический резерв, собранный буквально по капле, на голове растут шишки, а на спине зреют синяки. Зато справедливость, как мы ее понимаем, восстановлена.
Одетый в кожаную броню и легкий шлем воин с мечом в руках вывалился из кустов, упал, вскочил и снова ринулся рубить кого-то. Пока непонятно кого. Но и тот не зевал. Шлепнул в сторону мечника зеленоватой шапкой пены, а когда воин ловко увернулся от плевка, неожиданно цепко ухватил его за ногу буро-зеленым щупальцем. Приподнял вверх и потащил к себе, но мечник, извернувшись, рубанул мечом по щупальцу и тяжелой кучкой рухнул в траву.
Ха, похоже, я уже определилась, на чьей стороне воюю. После той ночи, когда какая-то тварь чуть не сожрала гномов, я долго пыталась выяснить, что это было такое и с чем его едят. Но мои попутчики раньше таких тварей не знали, это было понятно по их растерянно-виноватым взглядам.
Лишь одно внятное объяснение и смогли мне выдать: в их мире, богатом магической энергией, иногда оживают самые страшные человеческие фантазии. А уж если этот фантазер к тому же еще и маг неинициированный или, того хуже, злой, тогда тушите свет. Так что уничтожать подобную гадость, как говорится, сам бог велел.
Срочно опускаю самолетку пониже, но с достаточным страховым запасом, и откидываю крышку. Ну, держись, чудище неведомое.
Первый огненный шар я влепила точно в щупальце, высунувшееся из куста, второй – в задергавшееся от этого удара сплетение веток. Куст дернулся, затрясся как в лихорадке, из него донесся полный боли вой. Что, гад, не нравится? Я прицелилась и запустила в центр пляшущего куста еще один фаербол. Получай, фашист, гранату!
Мечник, успевший подняться на ноги, с вытаращенными глазами и распахнутым в безмолвном крике ртом, не веря себе, смотрел, как из повисшей над ним птички вылетают жаркие лохмоты огня. Потом вдруг истошно взвыл тонким, пронзительно-жалобным голосом, отбросил меч и ринулся в самый центр полыхающих ветвей.
С ума, что ли, сошел от радости? Куда это он? Вместо того чтобы благодарить за спасение… Странные они, эти иномирцы, как я погляжу.
А вот глядеть-то у меня времени и нет. Потому что спасенный мной воин, похоже, всерьез собрался заняться самосожжением.
– Ну точно с ума сошел, – раздраженно буркнула я, закручивая воду в реке жгутом и направляя на горящий куст.
А потом посадила на отмель самолетку и, решительно выпрыгнув из нее, отправилась разбираться с чокнувшимся мечником.
Он сидел прямо в грязной от сажи и пепла луже, стянув с головы шлем, и горько рыдал над лежащим перед ним бездвижным телом. Второй воин суетливо обрезал трясущимися пальцами обгорелые лохмоты того, что когда-то было рубашкой, растерянно повторяя, как заклинание, одно и то же:
– Да что ж это… да что ж это такое…
А действительно, что это такое? Где та тварь, которую я сожгла, и откуда взялся этот лежащий среди обгорелых веток мужчина, покрытый страшными ожогами?
– Что здесь происходит? – подойдя вплотную, спросила я, и воины вздрогнули от неожиданности.
– А ты кто такой? – на пару секунд оторвавшись от своего занятия, спросил тот, что хлопотал над пострадавшим.
– Я тут мимо… проходила, – начиная подозревать, что произошло страшное недоразумение, осторожно объясняю я, внимательнее присматриваясь к тому воину, которому положено благодарить меня за спасение.
– Ну и иди дальше, – буркнул он тоскливо, и я еще немного утвердилась в своем подозрении.
– Вообще-то я Бабка-ёжка и немного могу лечить, – скромно объявляю грубияну, нет, извиняюсь, грубиянке.
Не бывает у парней таких тонких черт лица и таких длинных ресниц. У меня и у самой неплохие, но ее ресницы – это отдельная песня.
– Миленькая, помоги! Умоляю! – так и кинулась она ко мне.
– Я попробую, – доставая свою сумку и увеличивая ее, обещаю уклончиво, – а ты пока подробно объясни, что тут произошло.
– Подробно? – непонимающе взметнулись ресницы, и девица на секунду оторвалась от наблюдения за тем, как я осторожно выставляю возле раненого батарею пузырьков и баночек. – Подробно – это долго,
