– Сначала музыка, теперь литература? Ты человек эпохи Возрождения, Дмитрий. Da, я читал Хаксли, но только потому, что Стравинский высоко отзывался о его книгах. Знаешь ли ты, что его последняя композиция посвящена мистеру Хаксли? – Михалков кивает в сторону скрипачей. – Если бы только эти неумехи могли выучить ее.
– Тогда вы читали «Этот прекрасный новый мир», и именно в него мы попадем, если не будем руководствоваться тем, что мы знаем о врожденной доброте человека!
– Путь от рыбы в «Оккаме» до антиутопии будущего долог и очень утомителен. Дмитрий, ты не должен быть столь мягкосердечен. Если ты любишь фантастику, то давай вспомним Уэллса, чей доктор Моро сказал: «Изучение природы делает человека столь же беспощадным, как сама природа».
– Я уверен, вы не на стороне Моро.
– Цивилизованные люди рады делать вид, что доктор Моро – злобный монстр. Только это «Черное море». Мы одни. Можем быть честны друг перед другом, Дмитрий. Моро знал, что нельзя пройти одновременно двумя дорогами, и если ты веришь, что мир природы – это хорошо, то ты должен принять и его жестокость. Почему ты заботишься об этом существе? Оно ничего не чувствует к тебе. Оно безжалостно. И ты должен быть.
– Люди должны быть лучше чудовищ.
– Но кто такие «чудовища»? Нацисты? Японцы? Янки? – Михалков усмехается. – Разве мы все не делаем ужасные вещи, чтобы предотвратить акт окончательной чудовищности? Мне нравится представлять мир как тарелку фарфора, что лежит на двух палках, одна – США, другая – СССР. Если одна палка поднимается, то же самое должна сделать и вторая, иначе тарелка разобьется. Одно время я работал с человеком по фамилии Вандерберг, внедренным в Америку, как и ты. Кокетничал с идеалами. Как и ты. Только он не справился. Утонул в водоеме, который я не могу тебе назвать. Запрещено.
Отрыжка из пузырьков поднимается в аквариуме с крабами, словно вода, вся вода, принимала участие в заглатывании Вандерберга. Музыка слегка меняется, скрипачи отходят, чтобы дать дорогу официанту, который с поклоном ставит тарелку с крабом и стейком перед Михалковым.
Тот ухмыляется, засовывает салфетку за ворот и вооружается ножом и вилкой. Хоффстетлер рад такому отвлечению, он разгневан, но не думает, что будет так уж мудро показать это.
Особенно учитывая рассказ о судьбе неудачливого внедренца.
– Я служу ради блага нашей Родины, – говорит Хоффстетлер. – Я просто хочу… Нужно, чтобы только мы могли узнать секреты этого существа.
Михалков вскрывает краба, окунает мясо в соус, неторопливо жует.
– Ты был верен стране долгое время, – произносит он слегка неразборчиво. – Поэтому я окажу тебе услугу, я пошлю запрос по поводу извлечения, узнаю, возможно ли это.
Он сглатывает, указывает ножом на пустую тарелку Хоффстетлера.
– У тебя есть время составить мне компанию? Американцы забавно называют это. «Волна и трава», ха… говядина и морепродукты в одном блюде… Погляди мне за спину. Выбери любого краба. Если ты хочешь, мы проводим тебя на кухню, и ты посмотришь, как он будет вариться. Они немного пищат, это правда, но они такие мягкие и нежные…
6Приходит весна, серая мешковина исчезает из небес, комья старого снега, прятавшиеся в тени подобно трясущимся кроликам, исчезают. Там, где царила тишина, начинают петь одинокие птицы, и нетерпеливые мальчишки лупят бейсбольными битами по мячу, а вода в доках меняет цвет.
Прибывает запахов, они заползают в окна, распахнутые впервые за много месяцев.
Но не все идет хорошо: дождя до сих пор нет, трава столь же спутана, как волосы поутру, и желта как моча. Садовые шланги распутаны в попытке решить непосильную задачу, почки на ветках похожи на кулаки, сливные решетки скалят ржавые, жаждущие зубы на солнце.
Элиза ощущает себя примерно так же, поток внутри нее не удержать в гавани.
Она не заходила в Ф-1 три дня, и целых пять, если взять в расчет уик-энд. Калькулятор щелкает в ее голове постоянно.
Лаборатория была занята, ее охраняло еще больше «пустышек», чем раньше, и патрулировали они куда энергичнее – не успеет просохнуть только что вымытый пол, как на нем свежие следы от тяжелых ботинок.
Когда Элиза прибывает в «Оккам», выясняется, что теперь не только Флеминг заведует рабочим расписанием, но и Стрикланд. Она отводит взгляд от него, надеясь, что улыбка на лице предназначена вовсе не для нее.
В прачечной до сих пор ест глаза, хотя стиральную машину убрали пять лет назад, и произошло это после того, как Элиза наткнулась на Люсиль, упавшую в обморок от ядовитого запаха отбеливателя. Зельда любит рассказывать об этом как доблестном подвиге – как Элиза погрузила Люсиль на тележку и повезла в кафетерий, где воздух чище, и только затем позвала на помощь.
«Оккам» не любит внимания извне, работу по стирке передали «Милисент Лаундри», а Элизе и Зельде повезло, что они не лишились работы.
Им осталась только сортировка белья.
Так что Зельда и Элиза разделяют грязные полотенца, халаты, рабочие комбинезоны на больших столах, в то время как Зельда рассказывает очередную байку про Брюстера. Она хотела посмотреть «Великолепный мир цвета» Диснея прошлым вечером, но Брюстер настоял на «Джетсонах», повышая тон до тех пор, пока Зельда не вышвырнула мужа из кресла, словно мусор из ведра, за что он отомстил, напевая музыкальную тему из «Джетсонов» все время, пока она смотрела ТВ.
Элиза знает: подруга болтает, чтобы вытащить саму Элизу из депрессии, которую она не в силах скрыть и о которой она не хочет говорить. Она благодарна и в перерывах между работой, когда руки не заняты, показывает так много комментариев, как только может.
Они заканчивают и толкают тяжело нагруженные тележки по холлу.
Элизе досталась та, что со скрипящим колесом, она завывает так громко, что один из «пустышек» заглядывает в холл, чтобы оценить угрозу. Затем их маршрут проходит мимо Ф-1, Элиза чуть замедляет ход, пытаясь разобрать, какие звуки доносятся изнутри, и одновременно не показать, что она слушает.
Они поворачивают налево и по коридору без окон направляются туда, где за двойной дверью горят оранжевые прожекторы. Зельда открывает дверь, выкатывает тележку и придерживает дверь, чтобы Элиза могла пройти, и они оказываются в компании других работников ночной смены, что сидят, как птицы на жердочке, пыхают сигаретами.
Ученые осмеливаются нарушать запрет на курение, царящий в «Оккаме», но уборщикам это не позволено. Так что несколько раз за ночь они собираются у загрузочной эстакады; все склоки забыты ради того, чтобы подымить.
В этом есть риск: курить можно у главного лобби, но не здесь, так близко к стерильным лабораториям.
– Тебе надо смазать колеса, – говорит Иоланда. – Я услышала визг за милю.
– Не слушай ее, Элиза, – вступает Антонио. – Зато я успел причесаться ради тебя. Видишь?
– Разве это волосы? – спрашивает Иоланда. – Я думала, это засор
