Желательно живую.
Нкрума поскреб шею.
Треклятая блоха никуда не исчезла, и пусть он дважды обмазался маслом ладанника – чудом матушка не учуяла его аромат, – а не помогло.
– Страдаешь? – Братец постучал по стеклу, спугнув ос, и те поднялись в воздух с тяжелым гудением.
Нкрума вздохнул.
Он почти убедил себя, что пол указал верно, но…
Вселенная огромна и многообразна. И разумных рас в ней сотни. Что, если ему доставят накхханку, больше похожую на блюдце серого студня? Они, несомненно, умны, но малоподвижны… и у иных разумных вызывают подспудное отторжение. Или ашшари… но тогда уж дюжину, поскольку меньшим количеством особей разум ашшари не сохранялся… или…
– Что делать думаешь?
Братец растянулся на подоконнике и, выпустив когти, провел ими по стене.
– Руки не распускай!
А то потом скажут, что это сам Нкрума в беспокойстве… или в предвкушении счастливой семейной жизни устроил.
– Да ладно тебе, больным и женатым все прощается. – Братец перевернулся на живот. – Скажи, – он подпер подбородок кулаком и прищурился. А осы, почуяв столь близкое и нужное им тепло, словно обезумели. Они возились, скреблись, раздирая плотный полимер острыми передними лапами, срыгивали яд… разум насекомого был слишком примитивен, чтобы оценить преграду. – Как ты адмиралом-то стал с твоим характером?
Нкрума вздохнул и признался:
– Мама заставила.
То есть не то чтобы вот прямо так заставила. Напротив, его побег в Академию на Ульчре привел ее в ярость, а нежелание возвращаться… тогда она тоже придумала что-то про новую либеральную политику, которая заставляла милое дитя идти на нечеловеческие жертвы – покинуть родной дом ради казармы.
А ему в Академии нравилось. Порядок.
Логика.
И острое чувство собственной нужности.
– Так что делать думаешь?
– А что я могу сделать?
Покориться.
И… и это отнюдь не сдача, но лишь маневр… определенно… им все равно придется покинуть планету… в центральных мирах жене найдется занятие, а он… он отправится туда, где принесет больше пользы, – на окраину обитаемой зоны.
Пиратская угроза еще не ликвидирована.
– Многое, – братец оскалился. – Очень и очень многое. Если ты откажешься от невесты, будет скандал. А вот если она от тебя…
Шкура дернулась.
– Тоже будет скандал.
– Отнюдь… Матушка только сделает вид, что гневается. – Он постучал коготком, дразня ос. – И сошлет тебя куда? На окраину. Лет этак на пару…
Пара лет свободы – это много.
Нкрума прикрыл глаза.
– И что мне делать? – поинтересовался он у того, кто наверняка уже имел полноценный план.
– Слушать младшего брата.
Солнце вставало на востоке.
То есть я себя старательно убеждала, что где солнце встает, то в той стороне всенепременно восток. Эта мысль внушала хоть какое-то успокоение.
Ночь прошла.
Беспокойно.
И отнюдь не потому, что кровать местная была тверда, озонированный воздух тяжел, запахи раздражающи, а треклятая ткань слабо светилась, будто намекая, что готова саваном облечь все мои надежды на спокойную и счастливую, а главное, свободную жизнь.
Я то засыпала, то просыпалась, вздрагивая всем телом. И вновь проваливалась в сон, словно в болото, в котором барахталась, кому-то доказывая, что семейное счастье со мной нельзя составить, поскольку человек я в высшей степени невезучий и…
Потом что-то загудело.
И погасший было свет вспыхнул ярко, сметая остатки сна.
Холодная вода.
Костюм, который странным образом стал чист и выглажен. Волосы… их я кое-как расчесала, но рыжие пряди то ли от излишней влажности, то ли сами по себе завились мелким бесом.
Расческа застряла.
И сломалась.
Что ж, в конце-то концов…
На меня навалилась странная апатия. Я позволила возложить на голову стальной венец, на который и закрепили мой саван. Предварительно ткань сложили в несколько раз и как-то так хитро, живописными складочками, выдававшими немалый опыт в подготовке невест. Получилось даже красиво… правда, мрачная моя физия несколько красоту портила.
Ксенопсихолог и Ицхари подхватили остатки шлейфа.
Все-таки не то что-то у меня с подсознанием. Определенно…
Торжественной процессией прошли мы по узкому корабельному коридору. Послышалось даже, что где-то далеко играл орган. Розовых лепестков вот не хватало, да…
Апатия отметила этот факт и не позволила на нем сосредоточиться.
Круглая капсула планетарного лифта.
Стремительное падение. Я и испугаться не успела.
Пустыня.
И солнце, над ней встающее.
Красный. Желтый.
И рыжий.
Все оттенки переплелись, создавая удивительнейший узор. Неправдоподобно огромный белый шар медленно выбирался из песчаной ловушки. И лиловые тени ложились пред ним праздничным ковром. И сама мысль ступить на этот ковер была святотатством.
Я стояла и смотрела.
Сквозь стекло.
И стекло это, идеальной прозрачности, казалось мне помехой. Апатия сгорела в сине-зеленых сполохах рассвета, сменившись удивительным чувством покоя. Я закрыла глаза.
Тянуло выйти.
Ступить на пески. Коснуться их, убеждаясь, что они и вправду столь же тонки и мягки, как выглядят. Я, кажется, сделала шаг, но меня удержали.
– Не стоит, Агния-тари, – сказал Ицхари, разрушая очарование момента, – пустыня опасна…
Верю.
И все-таки… Солнце, пески… как в дурном анекдоте про пляж в пятьсот километров… только местный, помнится, величиной на всю планету.
Воды здесь мало.
И моря в принципе не предвидится. Интересно, мой жених вообще моется или предпочитает вылизываться? А то мало ли какие здесь обычаи…
Мы стояли.
И стояли.
И моя апатия сменялась здоровым раздражением. В конце концов, меня с другого края Вселенной приперли не для того, чтобы рассветами местными любоваться.
Где, спрашивается, тот несчастный, которому холостым спокойно не жилось?
Он явился, когда солнце, оторвавшись-таки от земли, поднялось на две ладони и плеснуло жаром. Не знаю, как снаружи, но в стеклянной кабине стало вдруг душно, как в духовке. Ицхари расправил полупрозрачные крылья, а ксенопсихолог надул пузырь зоба. Я бы тоже чего-нибудь расправила или надула, но природа оказалась жестока к гоминидам, а потому оставалось стоять и надеяться, что рано или поздно нас отсюда заберут.
Раздражение росло вместе с температурой.
Я взмокла.
И туфли треклятые, которые пришлось надеть для полноты образа, вновь натирали… и вообще…
– И долго нам тут… – я прищурилась. Солнечный свет был слишком ярким.
– Согласно древней свадебной традиции круонцев… – проскрежетал Ицхари, которому, казалось, местная жара пришлась вполне по нраву. Тело его выпрямилось, а на хитине проступили маслянистые капельки, источавшие ментоловый прохладный аромат. – Невеста дожидается жениха…
Со скалкой в руке.
– …Тем самым выражая свою готовность перейти в его род. Это относительно новая традиция, которой не исполнилось и тысячи лет.
Да… со старинной и традиционной скалкой в руках, которая, думаю, передавалась бы от матери к дочери вместе с напутственными словами.
– Ранее мужчины меняли род…
– И как долго дожидалась?
– Пока тени не сократятся на треть… – Крылья переливались всеми оттенками радуги и вибрацией своей создавали иллюзию сквозняка. – И чем серьезней намерения, тем дольше длилось ожидание. Известны случаи, когда невеста стояла на вершине бархана сутки…
Изрядно пополнив запас напутственных слов, надо полагать. И содержание приветственной речи вряд ли, конечно, входило в семейные легенды, но…
– Ее встречает не жених, но старшие женщины рода…
В этот момент на горизонте что-то мелькнуло, будто осколок стекла сверкнул.
– …Которые провожают ее…
Да под белы рученьки. Хотя, конечно, разумно. Все же пока доведут до жениха, первый гнев схлынет, а
