Он коснулся крыла, которое пусть и полупрозрачное, но было мягко и тепло.
Магия.
Как она есть.
Воплощенная.
Живая.
Наделенная разумом и волей. И стыдно, что люди в глупости своей обездолили мир.
– Я отдам тебе силу, а ты… – Емельян все ж медлил. – Ты научишь драконов разговаривать с людьми… это тоже будет правильно.
И дракон кивнул.
Он был согласен.
А взобраться на спину оказалось не так и сложно… Емельян вцепился в костяной выступ на хребте. И дракон поднялся в воздух. Он взмахнул крылами, и воздух стал густым, плотным.
Горячим.
А земля внизу – крохотной и будто из цветных лоскутов сшитой…
Мы поспели аккурат, чтоб узреть дракона, который поднялся по-над землею, унося на спине своей человека… куды понес?
Мыслю, к той горе, которую я видела.
Для чего?
А кто ж его, змеюку, ведает? Авось не сожрет…
– Здесь. – Лойко остановился перед деревней. – Ты иди… тут уже почти никого не осталось, а кто и остался, с ними легко справишься, если сунутся, а я… я должен… сделать кое-что.
Он вдруг поцеловал меня в лоб.
– Бывай, Зослава… может, если бы я остался жив…
Все было б иначе…
Если бы…
Я не стала спрашивать, куда он идет и зачем. И вслед не глядела. А что слезы на глаза, так это от ветру и треволнений… волнениев ныне множество было, этак и поседеть недалече… но седеть я погожу, у меня тоже дело есть.
И, подхвативши юбки свои, я кинулась туда, где меня ждали.
Бегла… ну хорошо бегла, спасибо Архипу Полуэктовичу, научилась.
Добегла.
Почти.
– Зослава! – Арей меня на руки подхватил, закружил. – Живая? Прости дурака… я не думал, что так выйдет… не хотел.
От него пахло тиною и еще огнем, и уж не ведаю, как одно с другим роднилось, и почему засмеялась я, и… и просто было хорошо.
Так хорошо, что когда небо крутанулось, а солнце спелым яблоком в руки кинулось, я только и успела, что подхватить его. Тяжелое…
Он знал, что время почти вышло.
Он сделал все… почти все… оставалось немногое, но силы уходили… и холод подступал. Он помнил этот мертвенный холод, который сковывал тело, и это тело становилось чужим.
Помнил и больше не боялся.
Разве что не успеть.
– Я пришел, – сказал он болотам, и те вздохнули. Они, ощутив на себе драконье дыхание, опасались злить того, кто тоже не был человеком. – Я пришел доброй волей…
Болота молчали.
– И готов отдать себя… во искупление давнего договора. Книга… книга вернется сама, если я пришел. А я пришел. Доброй волей.
Он выдохнул.
И ступил на зеленый ковер.
Разомкнулась трясина. Приняла… и, приняв, подарила смерть… эта была не страшней предыдущих.
После-то мне Арей сказал, что чувств я лишилась от магического истощения. Ну и от волнения, конечно. А Еська расповедал, как Арей меня на руках нес, бегмя бег, боялся, что не успеет. Порешил, будто меня прокляли или еще чего страшного утворилось…
Нас с Люцианой Береславовной рядышком положили, на солнышке, стало быть. Укрыли, чем пришлось. Ей-то тяжелей было, из ней-то к тому времени почитай вся кровь вытекла, уж чудом не померла. Думаю, она Фрола Аксютовича забоялась, который подле нас сидел до того грозный, что сама Морана не подступилась б.
Но об том мне тоже Еська сказал.
И женка его, притихшая, прибитая будто… а Елисеева девка так ничего не сказала, она в одеялы закуталась так, что только нос виден был, да из одеялов этих зыркала сердито. Не девка – сычиха.
Не мое то дело.
Мысли в голове мешаные.
Знать, долгехонько я без чувствов пролежала, если пропустила все.
И стрельцов, которые вошли в деревню аккурат после полудня, Архипом Полуэктовичем приведенные…
И саму деревню, вставшую из болот. Еська-то про энто знатно сказывал. Мол, грянул гром небесный. Солнце заволокло тьмою, а после расступилась трясина, и из ней восстала проклятая деревня, как была, с людями…
А Евстя мрачно добавил, что не было ни грому, ни тьмы, и трясина не расступалась, просто вдруг возникла деревня, которой не было. И люди. А люди те, на колени павши, молились, и так громко, что всякое воронье и живность иную распужали. Еська ж ему ответствовал, что гром и темень – для драматизму, а Евстя глухая душа, коль прекрасного не разумеет, и рассказывает он скучно.
На деревню я б глянула, да кто ж меня пустил бы?
Стрельцы стали за околицею, растянулись цепью, чтоб, значится, проверять. А чего проверять – не сказали, только старшой их, дядька в летах, хмурый да с усами повислыми, которые его на рыбу-сома похожими делали, молвил:
– Не положено.
Чего ж не положено и кем не положено, того уточняти не стал. Брови только свел над переносицею и пальцем погрозил. Дескать, нечего всяким шляться. А что я не шляюсь, что мне на людей поглядеть надобно да покаяться перед старухой – не нашла я книгу ейную, – так того не объяснишь.
Стрельцы-то округу мелкой гребенкой прошли.
И Архип Полуэктович с ними.
И Фрол Аксютович.
И иные магики, из Акадэмии присланные… уж не знаю, кого они в тех лесах искали-выискивали, да Арей, которого с собой взяли, сказывал, что азар нашли. Мертвых всех. Порубленных. И будто бы они сами друг друга порубали, а с чего – непонятно.
Поляну развороченную, где мы обряд проводили, тоже сыскали.
И камни.
Нежить, которой осталось немного, а после их походу то и того меньше.
Люциану Береславовну, что живая осталась, но отчего-то этому вовсе не была рада.
Мы стояли.
Меняли день за днем… и стрельцы, которые нам помочь отправлялись, глядели так, с упреком, будто бы мы виноватые, что живыми остались. Небось когда б померли, то всех бы с почестями похоронили.
Знакомо.
До того знакомо, что аж зубы жмет.
На семый день явился Архип Полуэктович и, глянувши на меня нечеловеческими глазами, сказал:
– Царь сменился.
Правда, может, не мне он говорил, но Люциане Береславовне. Только я не утерпела:
– И кто?
– А кто ж его знает… говорят, Божини самой избранник… и в жены царевну взял.
– Какую?
– Такую, которую все тут царевичем полагали. Законную, стало быть, наследницу. И правят они волей Божини на радость людям.
Я роту только раскрыла.
И прикрыла.
Пущай себе правят.
– А… царица? – только и сумела, что спросить.
– Сказывают, зело по супругу горевала и с того в могилу сошла. – Архип Полуэктович наклонил голову. – Мне куда как интересней, что нам делать…
– Хоронить. – Люциана Береславовна глаза смежила. От она-то больше мертвою была, чем живою. – С мертвых спрос невелик… не мы, так другие…
– Согласен…
Почесал голову и поинтересовался:
– Зослава… ты на похороны придешь-то?
– Приду.
Точней, Арей принесет… а то ж и вправду, попрощаться надо по-людски. Хотя… ничего-то тут людского нету, не осталось.
– Не грустите. – Люциана Береславовна сумела ко мне повернуться. От уж и правду, иные покойники покрасивше будут. – Бывает, что после смерти самая жизнь начинается…
Эпилог
Емельян плохо запомнил полет над морем, которое сверху гляделось этаким стеклянным, ровным. И эту стеклянную синеву нарушала робкая зелень далекого
