Вместо этого она лишь улыбнулась.
И, перехватив клинок, полоснула по шее. Хорошо… остер… она падала, глядя на рукотворное солнце, отравленное ее кровью.
То темнело.
Кружилось.
И поднималось над двором. А следом за солнцем медленно поднимались уцелевшие мертвецы. Вот села, дернув головой, белобрысая девка, которая на кухне служила. Повела широкими плечами. Задрала бледную губу. Из горла ее вырвался тягучий рык.
А прежде пела она. Садилась на заднем дворе и пела тягучие песни о любви и купце молодом, эту любовь обманувшем, и товарки ее подпевали. Рыженькая, которая сгорела, и смуглявая, в косу алые ленты вплетавшая. Эта поднялась, стоит и покачивается.
Завозился конюх.
– Что ты… – Мишенькин голос доносился издалека. И странно было, что она сохранила саму способность слышать. – Что ты натворила?!
Ничего.
Черное солнце поднималось выше и выше… еще немного, и закроет оно нынешнее ослабевшее светило. И наступит ночь.
Продлится она недолго, но…
Она улыбалась: эту ночь запомнят многие.
Пускай.
Солнце вдруг покатилось… кувыркнулось, меняя цвет… и небо побелело. А летний жар сменился зимней стужей. Снег возник. Не белый, но тот, кровью залитый… и в этой крови лежали люди. Она вновь оказалась там, на проклятой поляне.
И навалилась боль.
Что ж, это было в какой-то мере честно.
Глава 23. Где начинается битва
Говоря по правде, дюже я опасалась, что не дойдем.
Но нет.
Вот улочка. А вот и оградка, к которой пацуки-падальщики подойти не смели, крутились, верещали, что твои поросьты, подкатвались и отступали.
– Заговоренная. – Люциана Береславовна вздохнула с немалым облегчением. – Девушки первыми. Потом ты…
Никто спорить с нею не осмелился. Хозяин, шикнувши на пацуков, ворота предо мною с поклоном распахнул. И еще рученькой так мазнул по землице, мол, проходьте, Зослава, окажите милость. И мне б прошествовать лебедушкой, чинно и с пониманием собственное важности, да только не до того было. От и шмыгнула я в вороты, мало что юбкой за гвоздя не зацепилась.
– А твой обещался оградку починить, – не утерпел Хозяин.
Отвечать я не стала.
Починить-то оно правильно и надобно, да мыслится, не буде сила нечистая ждать, когда Арей с молотком да гвоздями управится.
За мною Щучка шмыгнула, остановилась, прижалась к забору.
Еська ее за руку взял.
А она не передумала забирать.
Люциана Береславовна последнею вошла и калиточку на щеколду притворила. Может, конечно, щеколда этая и хлипкой глядится, петуху с полплевка перешибить, да только чую, что падальщикам она добре крови попортит.
– Что ж, – Люциана Береславовна юбки разгладила, – показывайте, Зослава, свое хозяйство.
От же ж… боярыня. Ее сейчас жрать станут, а она про хозяйствие. И главное, от ейного спокойствия и мне полегчало. Люциана Береславовна лишь усмехнулась:
– Нежить – не повод для паники… Божиня даст…
Чего нам Божиня дати повинна, она не сказала. В доме ж Люциана Береславовна рученькой по двери провела да и молвила:
– Зослава, надеюсь, кисти где-нибудь да имеются? Отлично. Тогда не стойте столбом, беритесь за работу… а вы, господа студенты, постарайте сделать так, чтобы в ближайшие часа два я о вас не вспоминала.
Мы писали.
Сперва-то Люциана Береславовна сама, а мне выпала работа нетяжкая: ведерко с мелом держать да кисти, кои она свои взяла, подавать, чтоб, значит, нужного нумеру. Зато, как намалевался у порога узор предивный – куда там коврам, – так и мой черед настал.
Окромя ж порогу в хате еще и стены.
И потолок.
Оконца.
Оно-то, может, и без узоров хата простояла бы, как стояла уж не один год, да и Люциана Береславовна обошлась б без моей помощи, только мне самой сие в радость и облегчение.
– А теперь, вспоминая правила малых сочетаний, мы соединяем оба блока, не забывая начертить усилительные руны… Зослава!
– Ась?!
– Вы неисправимы, но… будьте любезны, выгляните во двор. Что-то Фрол задерживается…
И пальчиком, в мелу изгвазданным, по щечке мазнула. Даром что оная щечка маковым цветом цвела. Беспокоится, стало быть, Люциана Береславовна.
И я беспокоюсь.
Вот бьется-вьется в голове мысля, что давненько уж Фрол Аксютович ушел. Мы от не торопясь всю хату, почитай, измалевали, а от него ни слуху ни духу. И как бы не вышло так, что сгинул он в проклятой деревне. Так что во двор я выглянула с охотой.
И Еська за мной ужом выскользнул.
Сунул в руку длинный волос, колечком смотанный, а с ним и другой, светлый да тяжелый.
– Не знаю, насколько это актуально…
– Чего? – Я волосья-то убрала в передничек.
– Пригодятся ли… в новых обстоятельствах.
И шею подпаленную потер.
– Пригодятся, – ответила я.
Оно-то обстоятельства обстоятельствами, а обряд лишним не буде. И чем больше волосьев соберем, тем оно верней получится.
На улицу я все ж выглянула.
Тишина.
Благодать.
Время-то добре к вечеру. Солнышко палит-жарит нещадно. Трава сера, пылью припорошена. На редких деревах лист сухой пробивается, что седина в волосах. Качаются дерева эти, будто кланяются один одному. Того и гляди заговорят человечьими голосами. Мол, как дела ваши, Осина…
Я отряхнулась, скидывая наваждение.
Верно.
Тихо туточки. Да от тое тиши мурашки по шкуре так и бегають.
– А эти куда делись?
Еська-то на забор взлетел, высунул нос свой любопытный и вниз скатился, пока этот нос какая тварюка пошустрей не обгрызла.
– Зослава, ты их видишь?
Это он про кого? Про пацуков? А и вправду сгинули где-то. И мнится мне, не сами ушли.
– Интересно…
Он прислушался.
И я прислушалась.
Тишина… а после, будто ждали этакого моменту сподручного, волки завыли на голоса разные. Да где-то близехонько, может, в самой деревне.
Загудело.
Заухало.
И волки ближей подобрались.
А после… после вихрь закрутился по дороге, поднялся до самых небес, благо небеса те низехонько обвисли, не то что вихрем, рукой дотянуться можно.
Вихрь катился.
Все ближей.
И ближей.
И крикнуть бы Люциану Береславовну, чтоб шла да глянула, а ну как вихрь энтот смететь в одночасье и ограду, и дом, и меня с Еськой. Да вот не кричится. Рот прикрыла, чтоб пылюку не глытать.
Пялюсь.
А вихрь до самых ворот докатился да и распался.
– Эй, хозяева! – Архип Полуэктович парасольку поломанную откинул да и отряхнулся, будто собака, из воды выбравшаяся. – Есть кто дома?
– А кто вам надобен? – сварливо отозвался Еська, меня в стороночку отодвигая.
– Отворяй, студент.
– А сами? – поинтересовался Еська, разглядвая наставника.
– Не наглей…
– Не наглею, это вы, уж простите, коль иное обличье примеряете, извольте повторять его в точности.
Чегой?
Я внове роту прикрыла. От же ж, воюю с этою привычкой дурной, да никак не победю. Или побежду? Надобно буде спросить у Люцианы Береславовны, как оно правильно говорится-то.
– Еська! – Я дернула его за кафтан.
– Помолчи, Зослава. И погляди… видишь, какие башмаки хорошие?
А и вправду, этаких башмаков я у Архипа Полуэктовича не видала. Красивые. Из зеленой шкуры, с носами длиннючими, которые ажно бараньими рогами закручивались. На носах этих – бубенчики. Пряжечки золотые да с каменьями.
– И поясок…
Я уж сама увидела, дивясь, как же этакой красоты не приметила. Поясок широкий, из пластин золотых, а на каждой – камень, красный ли, зеленый, и вот желтенькие тоже попадались. Камни, правда, не
