Глаза у куклы нарисованы так, как будто она смотрит искоса. Кажется, что она надо мной насмехается. Я сердито сую руки в карманы передника и костяшкой натыкаюсь на ручку, которую забрала у кондуктора. Сунув руку еще глубже, я нащупываю грибы. Тут мне приходит в голову идея.
– Давай прислоним куклу к чемодану.
Папа озадаченно смотрит на меня, но не медлит. Он хватает Барби за плечи, а я за ноги. Откуда-то выкатывается желтоватый паук размером с кокер-спаниеля и ругает нас за то, что мы разорили его паутину. Он исчезает в куче книжек. Мы усаживаем Барби прямо, и я устраиваюсь рядом.
Протянув папе гриб, я сбрасываю ботинки, чтобы он мог снова обуться. Затем я беру второй гриб и откусываю пятнистую половинку. Стиснув зубы, я терплю, пока удлиняются сухожилия, растут кости, мучительно растягиваются хрящи и кожа. Всё вокруг делается меньше, а я продолжаю жевать гриб, пока не оказываюсь одного роста с куклой.
Папа следует моему примеру. Наконец мы оба становимся достаточно большими, чтобы открыть чемодан и натянуть одежки Барби и Кена, которые вываливаются оттуда.
Я откладываю в сторону серебристые брюки клеш и черно-белый полосатый купальник, в стиле пятидесятых, потому что обнаруживаю трико с пышной юбкой, вроде балетной пачки, водянисто-зеленого цвета. Этот оттенок приобретают глаза Джеба, когда он огорчен. Такими они сделались, когда он увидел, как мы с Морфеем целуемся у меня в комнате перед выпускным балом.
Я вздрагиваю от острого сожаления. Джеб до сих пор думает, что я его предала. Когда мы в последний раз оказались вдвоем – на балу, – он подтянул меня к себе за подвеску (металлический комок, в который сплавились ключ от Страны Чудес, подаренный им медальон в виде сердца и обручальное кольцо) и поцеловал. Джеб сказал, что наши отношения еще далеко не кончены. Даже после того как я обманула его доверие, Джеб по-прежнему хотел сражаться за меня.
Почувствовав легкую щекотку, я опускаю голову и вижу у себя на лодыжке паутинку, налипшую поверх татуировки. Я сделала ее несколько месяцев назад, чтобы скрыть волшебное родимое пятно. Здесь, в потемках, кажется, что татуировка действительно похожа на бабочку, как всегда утверждал Морфей. Я буквально вижу, как при этом моем признании его губы изгибаются в самодовольной улыбке.
И в моей груди снова возникает странная боль. Чаще всего она напоминает о себе, когда я колеблюсь между двумя мирами.
Что сделала со мной Червонная Королева?
Червонная Королева…
Ее отвергнутые воспоминания вновь поднимают шум в моей голове. Я издаю тихий стон.
– Ты что-то сказала, Элли? – спрашивает папа, оторвавшись от кучи кукольной одежды, которую он раскладывает.
Потерев виски, я достаю короткое платье без рукавов, с застежкой спереди и красно-зеленым узором, в тон трико.
– Я сказала, что нашла себе прикид, – отвечаю я и показываю вещи папе.
– Выглядит неплохо. Сейчас приду, – говорит папа, забирает сверток и заходит за чемодан.
Я стаскиваю больничную одежду, стараясь не выронить из кармана передника оставшиеся грибы. Нужно найти для них другое место.
Прежде чем раздеться, я ищу в чемодане какое-нибудь кружевное белье. В лечебнице я носила обыкновенное хлопчатобумажное. Теперь хочется что-то покрасивее. Ничего не найдя, я решаю обойтись тем, что есть, и натягиваю зеленое трико с юбкой. Главный плюс – что у него открытая спина. Крыльям ничего не будет мешать. От шелковистой ткани пахнет цветными мелками и конфетами, и я испытываю тоску по детству – по тому, что было, пока мама не отправилась в лечебницу.
Я влезаю в платье и застегиваю металлические кнопки на вишневом корсаже, оставив расстегнутым низ. Там торчат три слоя пышной зеленой сетки, закрывая мое тело от талии до колен.
Красная ленточка служит поясом. Костюм дополняют розовые чулки. Они идеально сидят по всей длине, но ступни великоваты. Я подворачиваю лишнюю ткань и натягиваю нелепые красные сапоги высотой до колена.
Красные сапоги. Воспоминания Червонной Королевы бьются о стенки черепа изнутри, и мне становится так ее жалко, что я без сил опускаюсь на кучу отброшенной одежды. Я бью себя кулаками по голове, пока приступ не проходит. Открыв глаза, я понимаю, что лежу, наполовину засыпанная туфлями и прочими кукольными аксессуарами, как будто без памяти металась в них.
– У тебя всё хорошо? – спрашивает папа из-за чемодана.
Я отвечаю, складывая одежду:
– С чулками небольшие проблемы.
Может быть, я все-таки сделала ошибку, похитив воспоминания Червонной Королевы. Такими темпами я снова окажусь в смирительной рубашке, но уже по-настоящему.
Я встаю и случайно отбрасываю ногой кукольный дневник с замочком – с точки зрения нормального человека, он в четыре раза меньше булавки.
Кондуктор сказал, что только волшебная бумага способна удержать отвергнутые воспоминания. Год назад, на кладбище в Стране Чудес, Первая Сестра объяснила, что игрушки из мира людей нужны, чтобы удерживать в них души мертвых. Она сказала: когда бросают самые любимые игрушки, они тоскуют по тому, что некогда наполняло и согревало их. Они страдают от одиночества и мечтают вернуть то, что имели раньше. И если кто-нибудь даст им утраченное, они цепляются за него, насколько хватает сил и воли.
Я листаю дневник. Несколько крошечных страничек исписаны и изрисованы. Я вижу сердечки, цветы, какие-то инициалы. Писать целые слова в такой маленькой книжечке ребенку наверняка было трудно. Две трети страниц пусты.
«Возможно, этот дневник скучает оттого, что в нем не пишут».
Морфей сам говорил, что в игрушках сохраняются остатки детской невинной любви. Это самая прочная магия в мире. Если так, то, может быть, страницы дневника достаточно пропитались ею, чтобы удержать воспоминания Червонной Королевы. Тогда наша эмоциональная связь разомкнется.
Я прикусываю губу. «Видел бы ты это, ковровый жучок. Я только что нашла волшебный дневник».
– Ты готова? – спрашивает папа, и я слышу, как он расхаживает вдоль стенки чемодана.
– Секунду!
Я ищу фартук, который недавно сняла, и достаю из кармана ручку.
– Логика подземцев находится на зыбкой грани между смыслом и бессмыслицей, – повторяю я слова Морфея – тихо, чтобы папа не услышал.
