От неожиданного вопроса я теряюсь, но тем не менее сохраняю спокойствие, несмотря на разгорающийся под кожей жар.
– Через два часа после похорон твоего отца, – хрипло отвечаю я.
– И ты знаешь, что я давно хотел сделать пирсинг. Но каждый раз, когда я об этом заговаривал…
Джеб показывает на свое предплечье.
Татуировка светится, но в первую очередь мое внимание привлекают сигаретные ожоги.
– Да.
– Я не просто хотел доказать себе, что царство террора кончилось, – голос Джеба звучит равнодушно, как будто он читает чью-то биографию. – Лабрет стал напоминанием. Что теперь я сам властен над своим телом и своей жизнью. Что я имею право голоса в том, что касается сестры и мамы.
Он подходит ко мне со спины, оставив грудь и живот не раскрашенными. Джеб дорисовывает рукава сзади, проводит кистью линию вдоль позвоночника и останавливается чуть выше талии. Он делает полоску вдоль нижних ребер.
Я стараюсь не реагировать на щекотку.
– Забавно, – продолжает Джеб. – Я думал, такой пустяк может отменить то, что сделал этот пьяный ублюдок.
Он смеется, но не теплым смехом, который я привыкла слышать. Его смех звучит хрипло, раздраженно и невесело.
– А теперь… теперь я могу нарисовать себе пирсинг или татуировку где угодно, и они станут настоящими. Живыми. Мощными.
Он проводит прохладной, похожей на крем краской поперек моей спины, рисуя короткую футболку.
– Мои рисунки будут драться за меня. Мой лабрет может быть смертоносным, как самурайский меч. Нужно только нарисовать и отдать приказ. Будь у меня эта способность в нашем мире, я не позволил бы отцу мучить маму и Джен. Их жизнь стала бы счастливее. Я могу сделать это здесь… – он замолкает. – Я уже это сделал. Всё происходит так, как должно было. Каждый раз моего старика избивают до полусмерти. А Джен и мама нетронуты и счастливы.
Я вздрагиваю, напуганная тем, как далек он от реальности.
– Джеб, это не твои сестра и мама. Это просто рисунки. Ты ведь понимаешь?
Джеб продолжает водить кистью по моей спине. Он молчит.
– Избавься от чувства вины, – продолжаю я. – Ты был ребенком. Если ты и дальше будешь растравлять рану, всё хорошее в тебе погибнет. Ты не похож на своего отца. Даже в те времена, когда он бил тебя, ты не был жестоким. И поэтому ты лучше, чем он. Главное – не дать сдачи, а подняться над всем этим и помочь сестре и маме жить счастливо, несмотря на случившееся. Ты нашел способ сделать это мирным путем – благодаря искусству.
– А теперь я знаю способ еще получше, – в голосе Джеба звучит угроза, и волоски у меня на шее становятся дыбом.
От слез щиплет глаза. Несколько слезинок выкатываются и текут по лицу. Они повисают на подбородке, а потом срываются и падают на грудь.
Джеб рисует прорези на лопатках для крыльев и переходит вперед. Он смотрит на меня.
– Перестань плакать. Ты смоешь краску.
– Джеб, пожалуйста.
– Это не стоит слез, – уверяет он, хотя дрожь в его голосе дает понять, что он заметил влажные пятнышки на моей груди.
Джеб проводит горизонтальную полосу чуть ниже грудной клетки и чуть выше пупка – это будет нижний край футболки.
– Посмотри на ситуацию по-другому, – предлагает он. – Создавать собственные сцены и пейзажи… это значит властвовать над ними. Блин, я сделал себе крылья, нарисовав тень! Теперь я могу летать с тобой. Давай вместе править этим миром. Давай сотворим счастливый финал. Я готов предложить тебе всё, что предлагал Морфей.
Он задумчиво выпячивает подбородок и повторяет с самодовольной улыбкой:
– Предлагал.
Легкие у меня болят, словно я получила удар под дых.
– Я не хочу всего этого. Я люблю твои недостатки и несовершенства. Твое доброе сердце. Твои шрамы, похожие на мои. Твои попытки обрести себя. Мне нужна твоя человечность. Больше ничего.
Он хмурится. Не могу ручаться, но, кажется, на губах Джеба появляется искренняя улыбка. Та, с ямочками на щеках, которую я обожаю. Горло у меня болит от сдерживаемых эмоций, которым я боюсь дать волю.
– Я бы пошел за тобой куда угодно, – негромко говорит Джеб, и в его голосе я слышу муку. – Я всегда мечтал только об одном – не расставаться с моим лучшим другом. С девушкой, которая вдохнула жизнь в мои картины. Но не я вдохновлял тебя, не так ли? Это делала Страна Чудес. Вот почему ты выбрала его.
– Выбрала? Мы просто поцеловались, и больше ничего…
– Это не просто поцелуй. Иногда слова важнее поступков.
– Слова?… Какие слова?
– Обещание, которое ты дала ему и не смогла дать мне.
Я хмурюсь, чтобы удержаться от слез.
– Не понимаю. Пожалуйста, объясни, что ты имеешь в виду.
Может быть, Морфей рассказал Джебу про мою клятву? Если всё это время он издевался над Джебом, напоминая ему, что рано или поздно мы проведем двадцать четыре часа вдвоем, понятно, откуда такая враждебность. Понятно – но не до конца.
– Хватит разговоров. Не отвлекай.
Джеб закрашивает перед футболки. Он слоями накладывает краску на кожу чуть ниже линии декольте, осторожно обходя подвески. Нужно было их снять, чтобы не мешались… но я не могу двинуться, потому что кисть обводит изгиб моей правой груди и покрывает ее краской, так что бинт становится невидим под ней.
Джеб задерживает дыхание одновременно со мной. Я знаю язык его тела. Знаю, как напрягаются мускулы у него на лице, когда он пытается контролировать себя.
Кисть становится продолжением руки. Не важно, что между нами – щетинки и ручка. Даже через слои бинта я ощущаю нашу связь. Это не жар, не тепло, не давление. Связь гораздо глубже – она рождена нашей дружбой и нелегко доставшимся доверием. Нечто вроде внутреннего зова. Как будто моя душа взывает к нему.
Я рвано втягиваю воздух при каждом движении кисти… боюсь дышать слишком громко, боюсь двигаться. Боюсь, что если я каким-либо образом всколыхну атмосферу, то нарушу чары, под которые подпал Джеб. Может быть, я
