Все органы чувств – на пределе. Бегу вприсядку, пригнувшись, по ходу сообщения. Неуютно мне тут стало вдруг – выметаюсь, откатываюсь, вжимаюсь в стылую землю, нагребаю на себя снег. Совсем неуютно! Чувствую присутствие. Замираю, уткнувшись лобовым срезом каски в землю, дышу в снег, не шевеля грудной клеткой.
Бегут, кричат. Цыгане, ей-богу! Пробежали. А ощущение присутствия осталось. Не шевелюсь. Крик на незнакомом языке. Попал я! Пристрелят, как курёнка. Выстрел, удар в плечо. Не шевелюсь.
Ах, как сложно прикидываться веником, когда тебя так и рвёт на части! Всё моё естество хочет подорваться, убежать куда-нибудь!
Крики. Убегают.
Не проверили, не проконтролили! Сам себе не верю. Повезло? Очередной рояль в кустах? А Оби Ван Кеноби говорил, что удачи, везения не существует. А Джон Коннор говорил, что будущего нет. Всё это несуществующие, вымышленные персонажи.
Осторожно поднимаю руку, на которую пришлось попадание пули, шевелю – слушается. Чуть поворачиваю голову – никого.
Что это было? Сую палец в дырку в скатке – пуля застряла в тугой скатке шинели и брезентовой плащ-палатки. Хорошо. Хорошо, что из пистолета стреляли, не из винтовки. Спасла скатка. И чуть не погубила – из-за неё я так завис над землёй. На лишний десяток сантиметров. На хрен! Скидываю скатку, скатываюсь обратно в ход сообщения, бегу по нему.
Ориентируясь опять на своё чутьё, выглядываю. Потом выбираюсь, по-пластунски отползаю в «морщину» земли.
Вот и овраг. Вот и батарея. Хлопают миномётами. Кричат. Лежу в голых кустах, смотрю на них. Работают, кричат, суетятся. По сторонам не смотрят. Чисто табор. Цыгане какие-то. Те так же гомонят. Выговор схож. Раздолбаи хлеще нас. Немцы дали бы мне так к ним подобраться!
Не спеша приготавливаю гранаты, не метаю, подкидываю их, подкатываю. Одну – под ноги крикуну с телефоном, барону, ёпта, этого табора, две – на противоположные стороны огневой. Прячу голову за срез земли.
Хлопок, хлопок, хлопок. Спрыгиваю вниз, ППШ в руках дёргается, как живой. Враги дёргаются, умирая, верещат. Прохожу по миномётной огневой, поливая врагов пулями ППШ.
Копчик зажгло, резко стало неприятно. Оборачиваюсь – вспышка в глазах. Вспышка боли в лице. Красная пелена и звон в ушах. Занавес красного бархата.
Я жив? Я думаю, значит, существую. Что это было? Взрыв? Нет. Удар в нос. Очень крепкий удар. Миг дезориентирования стоил мне выбитого из рук автомата.
Ничего не вижу – пылающая болью кровавая пелена застит глаза. Сразу сопли, слёзы, кровь во рту, на лице. Выработанным рефлексом ухожу в глухую защиту. Смешно. Если он вооружён – что ему этот блок из рук?
Он один. Я чувствую, где он находится. Не стреляет. Нет оружия? Поднимет! Тут его до… навалено! Вам до пояса будет!
Не дать! Отталкиваюсь спиной от земли стены оврага, наношу удары ногами. Отбивает. Трясу головой – чуть проясняется. Я его вижу! Теперь не пропаду! Он держит руки внизу, блокируя мои удары ногами. Взгляд – там же. Резво я его пинал. А теперь рукой. Кулак мой должен был ему попасть в кончик челюсти, но он успел среагировать – отдёрнулся. Удар смазанный. Не беда – у меня ещё есть. Осыпаю его градом ударов руками и пинаю в колени. Не глядя. По ощущению, где должна находиться его нога. Один раз попадаю. Его качнуло, тут же ему проходит мой удар в голову.
Рано обрадовался – я тоже пропускаю удар. В челюсть. Единственное, что успеваю – чуть опустить голову. Так крепко он мне вмазал, что как петарда в голове взорвалась! Терпеть! А если бы не по зубам, а в подбородок, как он и хотел?
Наношу удар под его «переднюю» руку, прошло в корпус, он чуть съёживается, чуть опускает руки. А вот тебе лоу-кик в голень – руки ещё чуть дернулись вниз. А теперь два быстрых, но лёгких тычка в лицо. Поднял руки? На тебе удар в пах! Тут не ринг! Тут – нет правил! И вот тебе – фаталити – локтем в затылок.
И сам на колени упал рядом с ним. Сопли, слюни, кровь, слёзы – я просто задохнулся. Схватка была такой короткой, что обошлось.
Присутствие, три тени, кувырком ухожу, подбираю ППШ, разворачиваюсь.
– Ты?
– Свои! – выдохнул я и сел на задницу, заходясь в кашле. Не в то горло попало с перепугу.
Политрук и три бойца. Политрук осмотрел дело рук моих, пальцами расставил бойцов.
– Этот – живой, – я указал подбородком на «боксёра», – здорово дерётся. Но глупый. С кулаками на меня полез.
– Где Шестаков?
– Нет его больше. И пулемёта нет. Эти уроды и убили. Отомстил. Ха, а вот и сапоги мои!
Это я увидел, что ноги «боксёра» не меньше моих. И сапоги справные. Не то что у меня – кирза ботинок убитая настолько, что завхоз авиаполка, тот ещё жмот – не пожалел, выдал, зная, что не отчитается. Списанные, видимо. Стал стягивать сапоги.
– Отставить мародёрство! – крикнул политрук.
– Ты, гражданин начальник, чё разорался? – ласково так, вкрадчиво, спрашиваю я. – У него всё одно отберут. А ты мне новые справишь? Есть такой размер?
Я ему продемонстрировал свою стёртую подошву. Отвернулся он. Молча. Стянул я сапоги, переобулся.
«Боксёр»-цыган пришёл в себя, повозился, сел, тряся головой. С удивлением оглядел меня, политрука.
– Хенде хох! – заявил я ему.
Он разинул рот, но руки поднял.
– Обувайся, – сказал я ему по-русски. Понял, опять же, замотал портянки, натянул мои ботинки. Вяжет проволоку, что я использовал вместо шнурков.
– Давай грохнем его, – предложил один из штрафников.
– Но-но! Это моя корова! И мы её доим! Иди себе налови – и делай, что хочешь! А мне искупать грехи надо. Мне тут четыре пожизненных повесили.
– Четыре пожизненных? – повеселились бойцы. Пока политрук увлечённо смотрел в сторону, где продолжался бой, они потрошили карманы трупов.
– А то! Да и уважать себя этот цыганёнок заставил. Надо же – меня пробил! Молодец! Пусть живёт. Может быть, ещё и цыганочку спляшет. Ай-ла-лэ-ла-лэ!
– Ящики с минами он притащил. Вот и безоружен оказался. Сидел бы ты сейчас тут… – качает головой политрук.
Противника – выбили. Гаубицы румын – разбили миномётами. Танки наши и стрелковые роты попёрлись штурмовать вторую линию обороны. Мы остались на занятых позициях. Ввиду понесенных потерь. От роты – половина. Кого-то закопаем, большинство – по госпиталям и в строевые части – искупили кровью.
Мародёрство! Война без сбора лута – беготня скучная.
Мой пленный цыган тащил два туго набитых вещмешка. И я – свой. Я его конвоировал в тыл. Сдавать. Скатку свою подобрал – негоже добром разбрасываться.
Знаете, кого в тылу я встретил? Давешнего председательствующего трибунала. Он устало смотрел, как грузили нашего ротного старшину. Без ремня, руки за спиной связаны. Вот это поворот!
– Вот, блин! И кому теперь это чудо сдавать? Не отпускать же? Цыгане
