Опять ржание сотен глоток. Опять глазами хлопает.
И тут война! Его – как работника умственного труда – должны были освободить от воинской обязанности, но нет, загребли вместе с остальными работниками института! И – изверги! – заставили руками копать глубоченные продольные ямы в Подмосковье.
А жена там одна осталась! И некому её защитить. Как она может отбиться от домогательств своего начальника – завсклада? Нет же рядом защитника! Он, муж, зазноба, как последний бык деревенский – ямы роет. Так она и сказала, когда он явился домой и застал в их постели чужого мужика.
Он пытался его застрелить – прострелил себе ногу. Из винтовки. Колено. Это как? Даже представить себе не могу. Не приставляется мосинка к колену так, чтобы можно было достать до курка! Вот теперь и ходит под погонялом Ворошиловский стрелок. Или просто – Стрелок.
Суд, где – вот несправедливость! – ему присудили штрафную роту. Откуда он знал, что этот гулящий человек – старше по званию.
– А знал бы? Не стал стрелять?
И не знает, что ответить. Везёт мне на дураков последнее время.
– Лучше бы ты себе не ногу, а голову прострелил, – говорю я ему.
– Почему? – удивляется.
– По кочану! Проще было бы. Всем, – говорю ему, машу рукой на него.
Обижается. И молчит. Слава роялепосылателю! Пять минут молчит. А потом опять тараторит. Шайсе!
После излечения – исполнение приговора. И вот он здесь. Как белая ворона. Беспомощный, как младенец. И как такие выживают? Почему с голода не передохнут? И этот жив до сих пор. Всю эпопею битвы за Москву он в тылу, по госпиталям. Год лечили ногу – как такое возможно? Как так себе ногу прострелить, да так капитально?! Эквилибрист, ёпта!
Может, врёт? Валенком прикидывается?
Одним словом – бесит он меня. До трясучки. Одним видом своим оплывшим. Как можно так отожраться в голодном тылу? Подумать спокойно не могу рядом с ним. Прямо коротит меня от него.
Попросил ротного убрать этого поросёнка от меня – пока до греха не дошло. Отказывает в категоричной форме. Посылает, если уж прямо говорить. Никак не объясняя своего решения. Просто – иди в туман – и всё!
Библиотекарь! Как же он достал! Трещит всё время, как тот конь в мультфильме. Тоже библиотекарь. Юлий Цезарь. Конь. Толстозадый.
Как мы сейчас воюем? Идём, идём, идём и идём. Натыкаемся на противника – воюем. Не можем одолеть с ходу, нахрапом – залегаем, ждём помощи. Подходят наши, пушки подвозят, оставляем им позиции, отходим в тыл, строимся, обходим встреченного противника и идём дальше. Сплошной линии у врага нет. У нас тоже. Бежит враг. Старается линию обороны выстроить. А мы стараемся – не дать. Потому и гонят нас и днём, и ночью. Чтобы – обогнать. Чтобы вбить клинья наших тощих тел в ряды позиций противника.
Так и воюем.
Никто нас в лоб на пулемёты не гонит. Наоборот – если слишком увлекаемся штурмом, осаживают. Им, отцам-командирам, наши быстрые ноги нужнее. Обычно, как противник видит, что мы колоннами у них за спиной шляемся – сразу теряет решимость и стойкость. В плен сдаются сотнями. Или бегут.
Ну вот, сглазил! Наткнулись на врага в селе каком-то, как в той песне – у незнакомого посёлка, у безымянной высоты. Противник – ни в какую! Не бежит, нас не спешат отводить.
Наоборот!
– Вперёд, сукины дети!
Темнеет уже. У врага – пулемёт на чердаке. Всю улицу простреливает. Ротный приказывает подавить. Давить так давить! А крыша-то соломенная. Есть идея!
– Давай зажигательные, – кричу библиотекарю.
Какой же я умный! Прямо аж распирает всего от самолюбования! Ставлю диск зажигательно-трассирующих, долблю по крыше. Светящиеся трассеры впиваются в солому. По мне в ответ – трассеры с чердака. Комья стылой земли в лицо, осколки льда впиваются в щёки. Перекатываюсь за навозную кучу. Пули с чавканьем впиваются в моё укрытие. Пуля пулемётная запросто пробивает бревенчатую стену, кирпичную кладку в один кирпич, людей – навылет, а вот в навозе – вязнет.
Не горит крыша!
Спустя три диска пулемёт на чердаке заткнулся. Второй раз окончательно. Наши – пошли в атаку. А крыша не загорелась. Вот такой вот я – «вумный»! Самовлюблённый! Реальностью со всего размаха – по лицу и по задранному носу! Ха-ха!
Это был, в селе этом, штаб дивизии мадьяр и их дивизионные склады. Комдив вражеский с офицерами штаба прорвались, сбежали сквозь штрафников. Дорогу им пробивал какой-то уродский танк. Раздавив нашего ошалевшего штрафника, что в ужасе бежал от него прямо по улице, прямо по ходу движения танка. Жуть! А звук этот? Я близко был. За охапкой соломы прятался. Всё слышал, всё видел. Лежал и боялся, чтобы не увидели меня. Так неожиданно танк этот появился, развалив сарай, что кроме спасения от него, других мыслей даже не возникло.
Наши танки и пушки где-то застряли, ПТР у нас и не было, как и противотанковых гранат. Даже бутылок с огнесмесью нет. Потому и разбегались штрафники с пути танка.
Так и ушли они. Танк и два автобуса. Мы только обстреляли их в спину. Танку наши пули – что слону горох, а автобусы дырявились будь здоров!
Ничего против танка у меня не было. Ничего.
Я был зол на себя. Уже после, когда танк прошёл. За своё минутное малодушие. Сам себе удивился. Позже. Со злобой стрелял вслед убегающей колонне, пока все патроны не расстрелял. Библиотекарь тоже где-то от страха шхерился.
После бегства командования румыны сразу потеряли боевой азарт – побежали.
Бой ещё не угас, изредка вспыхивала стрельба то тут, то там, а штрафная рота уже занялась потрошением складов. Забыв даже о сборе пленных. Не то что о преследовании тех, что в плен и не собирались. Сколько этих «пленных» сбежало, пока гудели склады – никто не узнает. Некому было организовывать преследование. Склады же!
Рота была небоеспособной уже через час. Если бы танк вернулся – можно нас было брать голыми руками. На ногах остались только ротный, ротный старшина
